Двойной портрет
Шрифт:
Он держался спокойно после появления статьи, с чуть заметным оттенком оскорбленной гордости, а однажды — это имело успех — ловко срезал студентку Волину, которая пыталась выразить ему сочувствие. Волина лезла в аспирантуру, об этом знали на курсе.
Сегодня он настолько не заботился о том, чтобы лекция удалась, что даже немного удивился, увидев скучающие лица. Движенье холодности донеслось до него. Он знал, что нужно делать в подобных случаях: переключить внимание. Он бросил шутку, другую. Никто не засмеялся. На задних скамьях разговаривали. Кто-то зевнул.
— Может
Студент Остапенко, лохматый, рыжий, с детским квадратным лицом, сказал негромко:
— Простите, профессор... Мне хотелось узнать, что вы думаете о теории Улисса Симпсона Гранта?
Неудобно было сознаться, что Снегирев впервые услышал о Гранте. К счастью, студент тут же стал излагать эту теорию, опубликованную в последнем номере... Он назвал известный американский журнал. Теория была любопытная, хотя подозрительная, судя по новым, модным терминам, значения которых Снегирев не понял.
— Сейчас скажу — ответил он, — а пока попробуем выяснить, как относится к ней... Ну, скажем, Варварин.
Варварин относился к теории отрицательно и считал, что иначе к ней и нельзя относиться, поскольку Грант, очевидно, не признает объективно существующих закономерностей живой природы. Впрочем, и по другим его работам совершенно очевидно, что он не кто иной, как виталист, иногда притворяющийся — более или менее удачно — материалистом.
— Скажем проще: эклектик, — добавил Снегирев.
Подавленный смешок пробежал по аудитории, и Снегирев, почувствовав неладное, мягко оборвал разговор.
Волина кинулась к нему, когда, закончив лекцию, он шел по коридору.
— Валерий Павлыч, они вас разыграли.
У нее были красные пятна на щеках, хорошенькое личико вспотело.
— Как разыграли?
Я слышала, как они сговаривались. Такого ученого нет.
— Но позвольте... Остапенко изложил его теорию.
— Это теория самого Остапенко. Они просто трепались. Они держали пари, что вы...
Она отшатнулась, увидев его бешеное лицо. Но он сдержался.
— Я сегодня же доложу об этой возмутительной истории на бюро.
— Никаких докладов, и никаких бюро. — Он улыбнулся. — Я прекрасно понял, что это была шутка.
Она смотрела на него с удивлением.
— А вам, товарищ Волина, я посоветовал бы не доносить на своих товарищей. Даже из лучших побуждений.
— Да?
Она оскорбленно тряхнула головкой.
— Хорошо, Валерий Павлыч. На всякий случай я хочу сказать вам, что Улисс Симпсон Грант — восемнадцатый президент Северо-Американских Соединенных Штатов.
50
Это был хлопотливый день. Снегирев договорился с редактором факультетской газеты, зашел в партком, условился о заседании кафедры, на котором Клушин должен был огласить опровержение — разумеется, с соответствующими комментариями.
В министерстве он провел часа два, повидавшись с людьми, от которых как бы ничего не зависело, но на деле зависело многое, и которые, в частности, могли показать опровержение министру.
Собираясь уходить, он заглянул в первую попавшуюся комнату, чтобы позвонить домой — надо было сказать, чтобы не ждали к обеду. Группа
Он попросил разрешения позвонить, снял трубку. Телефон был сдвоенный, в соседней комнате разговаривали. Он извинился и вышел.
Что все это значит? Это значит, что теперь, когда опровержение было напечатано, к нему стали относиться иначе, чем прежде.
Он позвонил жене из вестибюля. Прежде его боялись, но не сторонились. Теперь сторонятся, стало быть, не боятся. Почему? Потому что появилось — неизвестно где и как — то, что позволило студентам разыграть его, а референту, которого он о чем-то спросил, почти не ответить.
— Ежеминутно, — ответила торжествующая Мария Ивановна, когда он спросил, кто звонил. Она назвала фамилии. Не так уж много! Зато Данилов, который еле кивал ему с тех пор, как его выбрали членкором.
Он повесил трубку и тут же позвонил Кулябко.
— Его нет.
— А когда будет?
— Он больше здесь не работает.
— То есть как? Я просил товарища Кулябко.
— Поняла, — терпеливо ответил женский голос. — Но товарищ Кулябко больше здесь не работает. На его месте... — Она назвала незнакомую фамилию. — Что-нибудь передать?
Снегирев бросил трубку.
Ничего особенного не было в том, что сняли Кулябко, который не знал, что он скажет в следующую минуту, но неприятные, царапающие следы этого дня, который начался так счастливо, стали чувствительнее и глубже. Ладно же! Поживем, увидим! Шутка дорого встанет Остапенко и Варварину на защите диплома. А на месте Кулябко будет другой Кулябко!
51
В комнате еще темно, а ведь теперь светает рано, лето. «Да, уже лето», — подумал Остроградский. Сейчас он встанет и поедет в Русино во, не забыть бы только позвонить Васе Крупенину, который обещал купить для Ирины английскую ракетку. Ирина и Машенька встретят его на станции в одинаковых платьях — он издалека увидит их из окна вагона. Остроградский засмеялся в полусне. Ему нравилось, что они встречают его в одинаковых платьях.
Но было еще что-то очень хорошее, о чем так славно думалось ранним утром, в полусне, не открывая глаз.
– Что-то не очень важное, но приятное, и, во всяком случае, то, что неизбежно должно было произойти именно в этот день. Он вспомнил и засмеялся. Сегодня Ирина позавтракает наскоро, «стоя на одной ноге», как она говорит, и побежит к «пьянице» за цветами. «Пьяницей» в Русинове звали старуху-цветочницу, которая действительно пила, что ничуть не мешало ей выращивать лучшие во всей округе гладиолусы и пионы. «Боже мой, неужели мне уже сорок четыре? Я рано состарюсь. Я — в мать, а Вернеры старятся рано. Вот Гриша — в отца, — подумал он о брате, — и выглядит моложе, чем я, а ведь между нами только полтора года. Впрочем, он — моряк, а форма молодит, особенно морская».