Двуглавый орел
Шрифт:
— Прошу, подождите минутку. Я говорил с лейтенантом д'Изиньи, и мы пришли к выводу, что есть способ вас освободить, если вы понимаете, о чём я.
— Прошу прощения, но я вас не понимаю...
— Уже почти темно. Ваш аэроплан на буксире, за кормой. Вы можете потихоньку пробраться в него, мы перережем канат и потеряем вас. И вуаля — вы сбежали. Никто ничего не увидит и не узнает. Но сначала вы должны обещать мне две вещи.
— Могу я спросить, какие именно?
— Первое — вы не запустите мотор и не взлетите, пока мы можем вас слышать. Второе — вы, как офицеры, дадите слово чести никогда больше не сражаться в
Это, было, несомненно, привлекательное предложение. Я почувствовал, что оба — и д'Изиньи, и капитан эсминца — крайне заинтересованы в том, чтобы от нас избавиться. Разумеется, д'Изиньи сам был у люка, когда они стреляли в нас из пулемёта. У подлодки нет смотровых иллюминаторов, так что только ему и рулевому, управлявшему погружением, известно, что лодка затонула по нелепой случайности, а не из-за наших бомб.
Если мы с Нехледилом просто исчезнем, то вместо того, чтобы предстать перед следственной комиссией, д'Изиньи и его команда получат медали за боевые действия. Они с Кермадеком объяснят спасение команды тем, что мы улетели, оставив экипаж "Лапласа" плавать в воде до прихода эсминца. Таким образом, честь французского флота будет спасена, и все останутся довольны.
Оставался только один вопрос — чем всё это обернётся для нас? Двигатель аэроплана вышел из строя, так что придётся дрейфовать, положившись на волю судьбы. Нас ждёт долгая холодная ночь, а утром, возможно, задует бора. В итоге мы можем просто променять лагерь для военнопленных на могилу в море.
— Капитан, — спросил я, — если мы сойдём на берег с вами — чьими пленниками мы тогда окажемся?
— О, это очевидно. Мы передадим вас в руки итальянцев, на этот счёт существует соглашение. Флот Франции в Бриндизи — лишь гость, и возможности содержать пленных у нас нет.
Это решило вопрос — через пять минут мы с Нехледилом снова сидели в кабине летающей лодки L149, дрейфующей от кормы эсминца в ночную Адриатику. Спустя ещё несколько минут шум двигателей затих, и "Бомбардир" поглотила темнота. Мы снова были предоставлены сами себе.
Много лет спустя, где-то в 1955 году, мне случилось наткнуться на недавно изданную книгу под названием "Морские воспоминания", автором которой оказался не кто иной, как отставной контр-адмирал французских ВМС Дагобер Сент-Жюльен, шевалье Греу-Шасслу д'Изиньи. Увлекательно написанная книга живым языком рассказывала о его приключениях с тех времен, когда он выбрал жизнь моряка, вплоть до ухода на пенсию в 1953 году.
Однако, должен сказать, мне показалось более интересным то, что моряку удалось забыть, чем то, что он помнил, особенно в отношении его собственных темных делишек во время Второй мировой войны, когда он служил заместителем министра Морского флота в правительстве Виши, затем присоединился к адмиралу Дарлану в Северной Африке, а позднее, в 1943 году, ловко перешел на другую сторону и появился в стане победителей.
Но главное, что меня интересовало, расскажет ли он об определенных событиях одного дня в декабре 1916 года. Я не был разочарован: после жестокого сражения со множеством австрийских самолетов, длившегося более часа, бессмертная подводная лодка "Лаплас" опустилась под воды Адриатики, сокрушенная превосходящими силами врага.
Когда волны сомкнулись над ними, храбрые матросы
"Даже в самые темные моменты войны в противнике могут обнаружиться искры человечности, и когда мы плавали среди обломков, около нас приводнился австро-венгерский гидроплан и поддерживал нас с моими храбрыми товарищами, пока не подоспела помощь. Эти весьма галантные и обходительные австрийцы по имени шевалье фон Пархазки и виконт де Нек-Ледил поддерживали бы нас и дальше, несмотря на вероятность самим попасть в плен, но я предложил им покинуть нас, крикнув: "Спасайтесь, пока не поздно, мои храбрецы!"
Тогда они запустили двигатель и поднялись в воздух, помахав нам, как принято, на прощание. Увы, позже мы узнали, что эти благородные люди пропали, море поглотило их навсегда".
Я не удержался и отправил открытку на адрес издателя адмирала, в которой написал, что, к сожалению, виконта де Нек-Ледила больше нет в живых, а благородный австриец шевалье фон Пархазки жив-здоров и рад встретиться с ним когда-нибудь по случаю в Лондоне. Несколько недель спустя я прочитал в "Таймс" о внезапной смерти адмирала от инсульта. Надеюсь, это лишь совпадение.
Однако в тот момент домыслы лейтенанта д'Изиньи о том, как нас "engloutis par la mer" — поглотило море — выглядели ужасающе похожими на правду. Ночью поднялся северо-восточный ветер, море волновалось так, что пришлось бы несладко любой маленькой лодке, не говоря уже о нашей, с решётчатыми крыльями и хвостовым оперением наверху. К рассвету мы насквозь промокли, замёрзли, измучились от бессонницы и непрерывной качки и совершенно не представляли, где находимся.
Утреннее тусклое солнце осветило колышущуюся серую поверхность воды, в центре качалась наша летающая лодка, её плоское дно скользило вверх и вниз вслед за каждой волной. Думаю, мы дрейфовали по ветру со скоростью шесть-семь узлов. Но лучше дрейфовать, чем оставаться на месте. Адриатика — замкнутое море, так что в конце концов нас прибьёт ветром к берегу, не к одному, так к другому.
Я решил помочь этому процессу— взял складной нож, взобрался на нижние крылья и разрезал ткань на верхних. Ткань я вытащил на закрылки и прикрепил к нижним крыльям, соорудив примитивный парус. Вместе с вёслами и штурвалом он поможет нам набрать скорость по ветру, и не исключено, что мы доберёмся до берега раньше, чем умрём от холода и истощения. Но и после этого ютиться в насквозь промокшей кабине было малоприятно — пока один пытался поспать хоть полчаса, другому приходилось непрерывно вычерпывать воду.
Кроме того, несмотря на холод и сырость, вскоре нас стала мучить жажда, на губах запеклись солёные брызги. У нас не было воды кроме пары литров, нацеженных из радиатора, но из-за ржавчины и машинного масла эта вода почти не годилась для питья. Что касается еды — оставалась только упаковка галет, которые мы постыдились предлагать морякам с "Лапласа".
Разгрызть и проглотить их с пересохшим горлом — всё равно что жевать битое стекло.
К полудню я сделал попытку запустить рацию, зарядив батарею с помощью самодельной рукоятки, соединённой с ветровым динамо. Меня постигло горькое разочарование — после часа тяжёлых усилий энергии едва хватило на четыре повтора сообщения "L149— SOS".