Двуглавый орел
Шрифт:
Скользя по снегу, я с криком побежал к ним, чтобы привлечь внимание. Они повернулись и замерли. Оказавшись в двадцати метрах от них, я тоже остановился. Это были солдаты в фуражках, в горнолыжных очках, на лыжах и с винтовками за спиной. Но меня смутил крой их серой формы, а также нехарактерный для австрийцев загар на лицах.
Я остановился, и мы уставились друг на друга, и тогда мне открылась кошмарная правда: они не немецкие, как я наивно предположил, а итальянские альпийские стрелки. Разные мысли наводнили мою голову за эти несколько секунд. Фактически мы теперь стали военнопленными, но по крайней
Во всяком случае, мне нужно поесть и немного отдохнуть. Мой летный комбинезон насквозь промок от снега и стал тяжелым и липким. Я с утра ничего не ел. Я находился в таком состоянии, что сдался бы и племени каннибалов, если они, прежде чем мной закусить, дадут погреться у огня и накормят.
Но потом меня внезапно охладила пугающая мысль: секретные документы! От них зависит судьба всей монархии! Если итальянцы найдут Toтта, то они найдут и аэроплан, и конечно, сумку с документами, которую я доверил ему перед уходом.
Нет, нужно попробовать их обмануть: потянуть время, а затем сбежать, если получится, вернуться к нашим границам, которые, конечно, должны быть недалеко, и организовать поисковый отряд с нашей стороны. Что такое жизнь пилота по сравнению с военными усилиями всей Австро-Венгрии? Долг обязывает.
Старший патруля был сержантом: темноволосый молодой человек с резкими чертами лица, говоривший с характерным южно-тирольским акцентом, где многие местные жители в те дни все еще использовали странный говор латыни, так называемый ладинский язык. Он приподнял очки и взглянул на меня с подозрением.
— Aviatore austriaco? "Osterreichischer Flieger? Австрийский летчик?
— Нет-нет, — ответил я,— sono aviatore italiano.
— Почему тогда вы кричали нам на немецком?
— Принял вас за австрийский патруль. Я заблудился и решил, что зашел на их территорию. Но, слава богу, я на нашей стороне.
— Кто вы и с какого аэродрома?
— Лейтенант-пилот Джузеппе Фальцари, эскадрилья 27а аэродрома Фильтре. Я летел на "Савойе Помилио", но заблудился в метель, и двигатель заглох. Мне удалось приземлиться наподалеку на пастбище в снегу, но я понятия не имею, где я. Я блуждал весь день, пришлось пересечь ледник.
Он выглядел озадаченным.
— Интересно. Нас вызвали на поиски рухнувшего аэроплана, но это был "SP2" из Сан-Витторио с двумя пилотами на борту. Должно быть, какая-то ошибка. Но, так или иначе, мы нашли вас, откуда бы вы ни прилетели, а теперь доставим вас вниз. Вы можете идти?
— Да, да, нет проблем. Во время посадки меня не ранило. Но я очень устал, так что буду рад, если вы пойдете медленно.
Патруль разместился в рифуджио: маленькой деревянной хижине альпинистов, опасно взгромоздившейся на краю заснеженной пропасти на холодной северной стороне горы, на высоте около двух тысяч метров.
Она вряд ли подходила для десятерых мужчин со снаряжением, но там был каменный очаг и дрова, так заманчиво потрескивающие, когда я вошел. Вскоре от моего влажного кожаного комбинезона поднялся легкий пар, я уселся у огня, поглощая спагетти с сыром. Восхитительный и почти забытый запах настоящего кофе проникал в хижину из эмалированного горшка, греющегося на тлеющих угольках.
После холода, сырости и мучений это место могло
Ещё одной, более серьёзной проблемой, стал сержант Агорда, страшный болтун. И не просто болтун, а отвратительно любопытный, с острым зрением и, как я с ужасом обнаружил, с чутьем детектива, находящего мелкие несоответствия в рассказе собеседника. Я знал, что мой итальянский достаточно хорош, чтобы выдержать эту проверку, проблемой, скорее, оказалось придумать правдоподобную историю моей жизни.
Подчинённые сержанта особого беспокойства не вызывали: большинство были тирольцами, хотя и родом из Абруцци или даже из мест южнее. Но сам Агорда оказался твердым орешком. Он был местным, в мирное время работал проводником в горах близ Кортины-д'Ампеццо, зато много поездил по северу Италии и мог подловить меня на многих подробностях.
— Мы всё лето пользовались этой хижиной как базой, — сказал он, наливая мне в жестянку дымящийся кофе, — но через пару недель, наверное, придётся спуститься ниже.
В этом году снег выпал рано, и говорят, зима будет холодной.
— Много здесь было боёв?
— Пока не особо. Но пониже, у Тофаны и Мармолады, много чего происходило в последние месяцы, были и тяжёлые бои. Ну а ныне, похоже, эти горы не нужны ни нашим генералам, ни австрийцам, чтобы за них сражаться.
— А где линия фронта? Далеко отсюда?
Он хохотнул.
— Линия фронта? У нас тут такие же линии фронта, как у вас в воздухе. Австрийцы расположились по ту сторону горы, а мы — по эту. Время от времени устраиваем перестрелки. То они нам пару снарядов закинут, а мы им в ответ, но в основном все столкновения происходят между патрулями в расселинах. В марте мы потеряли двоих, когда эти сволочи на санях затащили пулемет. Правда, в следующем месяце уже мы заманили их в засаду и убили троих, так что сейчас счет примерно равный. Смешно, конечно, но мы их почти всех знаем. Пехотинцев, то есть. Кое-кто с их и нашей стороны даже родством связан — братья или шурины. Безумие, конечно: драться в горах друг с другом, когда эти горы сами нас похоронить могут, всех без разбора, — он подлил мне кофе. — Такое уже было прошлой весной на Монте-Кристалло. Две роты вели огонь из винтовок на склоне горы. Затем какой-то кретин швырнул гранату — и пошла лавина. Ни наших, ни австрийцев больше не видели. Нет, лейтенант, поверьте — те, кто зарабатывают на жизнь проводниками в горах, умеют их уважать, — замолчав, он подбросил в огонь дрова. — Ну да хватит все обо мне да обо мне, лейтенант. Что насчет вас? Давно в авиации?
— Почти полтора года.
— А раньше где служили, могу я полюбопытствовать?
— В кавалерии.
Я поправил воротник плотно застегнутой кожаной куртки, чтобы получше скрыть под ней форму военно-морского офицера.
— В каком полку?
— Эээ, в аостанском драгунском.
Выбрал я, кажется, удачно: в 1916 году подавляющую часть офицерских корпусов европейских ВВС составляли бывшие кавалеристы, уставшие от безделья в ожидании прорыва, который никогда не произойдет.
— Аостанский драгунский? Но вы сами разве не из Венеции?