Двуликий бог
Шрифт:
— Локи едва не был убит, а виновный упивается своей безнаказанностью! — теряя самообладание, вскричала я, наконец. Сердце в груди билось всё быстрее, сильнее, разгоняя горящую кровь по жилам, согревая похолодевшие от злости кончики пальцев, заставляя алеть от негодования бледные щёки. — Такова Ваша рассудительность?.. Подвергать бога огня гневу и расправе Тора по первому, ничем не подкреплённому подозрению, но выгораживать чужестранку, у которой есть причина для ненависти и мести, есть предлог, и время, и оружие, и сообщники!
— К моему прискорбию, Лофт не раз давал повод усомниться в себе, сколько бы я ни предупреждал его, сколько бы ни пытался оградить от порока, и его каверзные дела говорят сами за себя. Бог обмана заслужил соответствующую репутацию своими поступками, каждый из которых был его личным выбором. И мы оба
— Не вынуждай меня быть с тобой жестоким, дитя моё… Опомнись, усмири разрушительную страсть, что прожигает тебя изнутри. Скади скоро покинет Асгард и вместе со своим мужем спуститься в Мидгард, останется в Ноатуне, и ты долго не увидишь ту, что тебе столь неприятна. Тогда гнев пройдёт, и, взглянув на случившееся ясным взором, ты поймёшь, справедливы ли твои нынешние обвинения. Не совершай опрометчивых поступков подобно своему супругу.
— Вы правы, Всеотец, я не знаю, что такое справедливость… — опустив дрожащий от собирающихся слёз взгляд к подолу платья, вполголоса произнесла я — почти послушно, почти побеждённо. Шероховатая ладонь спутника легла на моё лицо, тепло обнимая щёку. Но я не собиралась покориться судьбе. Желать от меня покорности было слишком поздно! — Но я знаю, что такое несправедливость. Несправедливость, когда мудрый повелитель остаётся глух к мольбам и голосу разума, слеп к свету истины и покрывает убийцу и лжеца, что, ведомый своей безнаказанностью и самонадеянностью, будет предаваться одному и тому же пороку снова и снова. Я боялась признаться себе, что мой отец бывает малодушен и позорно непреклонен, но теперь я понимаю, что это не его вина! Я вижу, в ком корень зла! — и, не дожидаясь ответа, я коротко поклонилась, после чего круто развернулась и стремительно направилась прочь из чертога Одина, пылая от гнева и чувства оскорблённой справедливости. Меня бросало из стороны в сторону, словно в лихорадке, и я совершенно более не владела собой. Небеса за моей спиной сотряс оглушительный раскат грома, словно знак бессильной ярости старейшего из богов. Что же, в моей душе в тот час бушевала не менее страшная и разрушительная буря.
Стоит ли говорить, в каких расстроенных чувствах я вернулась в родные чертоги? Беседа с Одином не только ничуть не пролила свет на моё безнадёжное положение, но и ещё сильнее смешала все мысли. Меня не покидало ощущение, что лучший из богов поступил малодушно, подобно Браги, скрывшись за красивыми, но пустыми словами о справедливости, что для каждого своя. Однако, что сходило с рук своенравному возвышенному стихоплёту, не могло быть прощено мудрому рассудительному владыке, который и должен был устанавливать справедливость, единую для всех! Я пребывала в таком отчаянии и растерянности, что никого не могла видеть.
Очень грубо отослав приближённых прочь, я сидела на постели рядом с почти бездыханным телом мужа и держала его ослабевшую кисть. Мне было решительно непонятно, как действовать дальше. Я испробовала все способы, умоляла о помощи, даже грозила расправой, но всё это было лишь мимолётным проявлением слабости, глупым и смешным. И теперь я не могла ни заплакать, ни закричать, мной овладело страшное безразличие, уже не слабость и не горе, а холодность. Казалось, моё сердце загрубело, и теперь ничто не трогало его. Так я провела долгий, нескончаемо длинный день, отложившийся в моей памяти как один из самых худших и страшных. День, когда что-то очень важное угасло во мне.
А поздним вечером, едва не слившимся воедино с ночью, в двери покоев нерешительно постучали. Я поднялась со своего места, где провела почти без движения несколько часов, оступилась, чуть не упала, затем всё же сумела выпрямиться и, наконец, впустила незваного гостя. Им оказался один из молодых и расторопных слуг. Мальчик боязливо осмотрелся, быстро поклонился и замер в растерянности. Я нетерпеливо подозвала его к себе. Поколебавшись, он подошёл ближе.
— Простите за беспокойство в столь поздний час, госпожа, — голос
Первым моим страстным желанием было отослать таинственную гостью туда, откуда она пришла, и как можно скорее, но немного погодя что-то всколыхнулось в моём сердце: то ли совесть, то ли сострадание, то ли давно забытая доброта и гостеприимство. И после продолжительного безмолвия, так и не удостоив слугу ответом, я лишь молча накинула просторное верхнее платье на ночное, взяла тонкий подсвечник с единственной свечой и покинула покои. Опомнившись, мальчик бросился следом. Я неторопливо, чинно спустилась на нижний ярус, поприветствовала верную стражу лёгким кивком головы и вышла к дверям. Там меня дожидалась невысокая фигурка, укутанная в тёмный плащ, будто в ночь. Я осторожно протянула вперёд свечу, надеясь что-либо рассмотреть, наклонила голову к загадочной гостье. Незнакомка убрала край одежд, которым скрывала лицо, и обнаружила тем самым… Идунн. От удивления я едва не выронила изящный подсвечник.
— Оставьте нас, — вполголоса приказала я и вышла на порог, высокие двери тихо захлопнулись за моей спиной. Мы остались вдвоём в полумраке беспокойно вздрагивающей свечи. Я поражённо глядела на хрупкую асинью, больше не скрывавшую своего бледного лица при мне, Идунн смущённо и потерянно улыбалась, и я не могла не смягчиться в её обществе. — Что ты здесь делаешь, милая Идунн, да ещё в такой поздний час?.. — шёпотом спросила я, заговорщицки к ней наклонившись. Вместо ответа милосердная богиня протянула мне маленькую корзинку, в которой золотились наливными боками волшебные яблоки из её чудесного сада. Пламя свечи обнимало их нежными тёплыми отсветами. И снова я была удивлена так сильно, что оказалась не в силах вымолвить ни слова.
— Мне искренне жаль, что всё так сложилось, моя верная Сигюн, — ласково начала Идунн, и грудь в тот же миг сдавило слезами, я чувствовала, как предательски заблестели глаза, будто простота, честность и доброта подруги сломили толстый лёд, безжалостно сковавший настоящую меня, — и теперь я могу увидеть тебя лишь под покровом ночи, крадучись, как вор… Но я прошу тебя, — осторожно повесив корзинку мне на предплечье, Идунн нежно коснулась моей ладони, взяла за руки, заглянула в глаза взором, полным надежды и раскаяния, — я заклинаю тебя: прости Браги. Он произнёс недопустимые грубые слова, но им двигала не ненависть, а боль и страх потери. Мой супруг лишь пытался защитить то, что ему дорого, того, кого он любит больше всего! И кому, как не тебе, Сигюн, понять его истинные чувства?..
— О Идунн… — только и сумела выдохнуть я в ответ и обняла подругу, чтобы скрыть горькие слёзы, обжигавшие щеки. — За всю жизнь мне не отблагодарить тебя за твою доброту! — голос не подчинялся и исчезал, подавляемый глухими всхлипами, а милостивая богиня юности обнимала меня так бережно, точно любящая старшая сестра. Я не могла поверить, что всё это происходило наяву, что провидение наконец сжалилось надо мной, что хоть кто-то в Асгарде не утратил веру в меня. Я дрожала всем телом.
— Ну-ну… Не плачь, — утешающе произнесла Идунн. — Всё пройдёт. Локи встанет на ноги, Браги усмирит свой гнев и раскается, и тогда мы вновь будем вместе безмятежно смеяться под сенью фруктовых деревьев. А теперь поспеши, и пусть мой дар позволит сохранить то, что тебе так дорого. Тогда, быть может, я сумею сохранить то, что дорого мне. Но пока всё не наладится, я прошу тебя, Сигюн, никому не рассказывай, что я была в твоём саду во мраке ночи, что ослушалась своего супруга, — я заверила подругу, что ни звука о таинственном ночном происшествии не вырвать из моей груди, горячо поблагодарила её за смелость и живительный дар, и мы расстались. Я провожала крошечную фигурку растроганным взором и очнулась, только когда маленькое тёмное пятнышко окончательно растаяло в густоте ночи.