Двуликий любовник

Марсе Хуан

Растолковав актерам все необходимое, сеньор Ва­ленти протягивает мне черные рейтузы и черную майку с длинными рукавами и указывает на ширму: «Ступай туда и переоденься». Новые вещи плотно об­легают мое тело, и когда я, тощий и неуклюжий, нако­нец вылезаю из-за ширмы, то и в самом деле смахи­ваю на паука. Наряд дополняют черные перчатки и черный платок с дырочками для глаз, завязанный на затылке. Я смотрю на свое отражение в зеркале, и мне становится жутко. Затем сеньор Валенти усаживает меня в мягкое кресло.

— Ты выучил стишок?

— Да, сеньор.

— Тогда прочти мне его.

Я торопливо читаю стихотворение, южный выго­вор удается мне на славу. Сеньор Валенти делает пару замечаний насчет произношения и интонации и гово­рит в заключение:

— Пусть тебя не смущает южный акцент, не скры­вай

его. Это как раз то, что мне надо. Сиди в этом крес­ле, пока я не приду за тобой. Спектакль вот-вот начнет­ся. То, что ты должен сделать, очень просто: Гийом-де-Медиона и Сан-Жорди, два главных героя пьесы, вот они, — и он указывает на двух актеров, — посадят тебя на большой серебряный поднос и внесут в пиршест­венный зал. Ты будешь сидеть на подносе и изобра­жать чудовище, спутав руки и ноги, как акробат. Изо­гнись посильнее, у тебя это хорошо получается: ты должен как можно больше походить на паука. По пье­се ты и будешь тем самым Чудовищем, которого сразит Сан-Жорди. Понимаешь?

— Да, сеньор.

— То есть я хочу, чтобы ты сделал то же самое, что вчера на тележке.

— Да, сеньор.

— Они поставят поднос на стол, и тогда ты должен отползти немного в сторону, как краб, просунув голо­ву между ног. А затем, когда смолкнет музыка, ты распу­таешь руки и ноги, встанешь на середину стола и, сло­жив руки на груди, с выражением прочтешь тот ма­ленький стишок, что выучил наизусть. Я буду рядом и дам тебе знак. Вот и все. Сумеешь сделать, как я сказал? Ты хорошо запомнил?

— Да, сеньор.

— Если все получится, тебя ждет хорошая награда.

И вот почти два часа я сижу как приклеенный в кресле с высоченной спинкой. В библиотеке суетятся незнакомые люди. Я хочу есть, в животе жалобно ур­чит. В гостиной началось представление. То и дело кто-то из актеров вбегает в библиотеку и тут же выбе­гает обратно. Раздаются аплодисменты, слышно, как что-то командует сеньор Валенти. Чтобы немного раз­влечься, я ворочаюсь в кресле, и постепенно начинаю дремать. Неожиданно я просыпаюсь оттого, что сень­ор Валенти легонько треплет меня по волосам и гово­рит: «Просыпайся, малыш, скоро твой выход». Рядом с моим креслом стоит столик с книгами, раскрашенны­ми фигурками и маленьким аквариумом, где судорож­но мечется золотая рыбка. Воду аквариума пронзает красноватый солнечный луч, и кажется, что рыбка спа­сается от пожара. Прижав лицо к стеклу, я не могу ото­рвать глаз от беспорядочных движений рыбки, пока одна из актрис не заходит за мной и не уводит меня к сцене, где ожидает сеньор Валенти.

— Ты готов?

— Да, сеньор.

— Имей в виду, меня не пугает твой андалусский ак­цент. Наоборот, чем он сильнее, тем лучше.

— Да, сеньор, — отвечаю я, произнося слова как на­стоящий южанин.

Спрятавшись за занавесом, я глазею на публику. Де­ти устроились прямо на полу, у ног взрослых, сидящих в первом ряду. Стоит торжественная тишина, багровое вечернее солнце освещает цветные витражи, актеры играют самозабвенно, и каталонские слова пьесы зву­чат как торжественные гимны, рожденные на иной земле, в иную эпоху, в иных сердцах. Декорация пред­ставляет собой суровый зал с простым деревянным столом, за которым пируют двенадцать рыцарей-крестоносцев, на потолке сияет большая медная люстра со множеством лампочек, похожих на огоньки свечей. Действие близится к концу, и над садом, за цветными стеклами витражей, смеркается. Внезапно, в тот мо­мент, когда я уже готов выйти на сцену, электрический свет гаснет, и пьесу приходится прервать. Вносят све­чи и, чтобы как-нибудь заполнить неожиданную за­минку, начинают читать стихи каталонских авторов. Медленно умирает день, таинственное мерцание све­чей придает всему особенную значительность. Стихи кажутся прекрасными и печальными, в глазах взрос­лых блестят слезы, а дети смущенно притихли и заду­мались. Потом вносят десерт, сладкое вино и морсы для малышни — мне достается газировка, а когда зажи­гается свет, все бурно аплодируют, и пьеса идет своим чередом.

Мой выход в качестве зловредного андалусского паука длится совсем недолго, но публика потрясена. Я прибываю по воздуху на огромном серебряном подносе: черное как смоль чудище, зад над головой, ко­нечности шевелятся, словно крабьи клешни. Мой под­нос устанавливают посреди стола, и крестоносцы,

си­ятельные вельможи из самых знатных каталонских се­мей, среди которых находится и представитель почтенного рода Валенти, предок хозяина дома, под­нимаются со своих кресел на сцене и, полные священ­ного ужаса, взирают на дерзкое плененное чудовище, готовое забегать по столу среди блюд и подсвечников. В этот миг, заметив условный знак сеньора Валенти, я распутываю жуткий узел из конечностей, медленно поднимаюсь, скрещиваю руки на груди и звонким и сильным голосом с легким южным акцентом, который у меня отлично получается, читаю потрясенной пуб­лике стихотворение Сагарры [17] , сохранившееся в моей памяти по сей день:

17

Жозеп Мариа де Сагарра (1894—1964) — каталонский поэт и драматург.

Есть в мире чудесная роза, Каталония — имя ее, Сан-Жорди прижал ее к сердцу, в ту розу он страстно влюблен. Волшебною силою розы Сан-Жорди на бой вдохновлен, сраженный копьем смертоносным убит кровожадный дракон.

Перед моим носом падает занавес, лавина аплодис­ментов завершает пьесу. Сеньор Валенти, автор и по­становщик спектакля, выходит со своей труппой навстречу публике. Актеры спускаются к зрителям, все поздравляют друг друга. Я смущен: девочки с любопыт­ством разглядывают меня, умиленные и восторжен­ные дамы осыпают похвалами. Однако очень скоро меня оттесняют в сторону. Я переодеваюсь. В гостиную опять приносят вино и сладости, и мне удается стянуть несколько печений. Сеньор Валенти рассказывает сво­им приятелям, как он отыскал мальчика, который, летя на роликовой доске, изображал Курящего Паука, слов­но настоящий циркач.

Чуть позже, когда сеньор Валенти собирается упла­тить обещанное, я вдруг начинаю сомневаться: завет­ный дуро кажется мне ничтожным по сравнению с другой, куда более желанной наградой...

— Чего же ты хочешь?

— Мне очень понравилась та рыбка наверху.

— А ты сможешь ухаживать за ней? Рыбку надо кор­мить...

— Она мне очень нравится.

Удивленный сеньор Валенти подумал немного, улыбнулся и посмотрел на меня с уважением.

— Ладно, по рукам. Забирай аквариум.

— Спасибо, сеньор.

Я со всех ног бегу за своим подарком. Прежде чем уйти, я сажусь на бортик, окаймляющий пруд напро­тив фасада, ставлю аквариум на колени и не отрываясь разглядываю блестящую рыбку. По саду бегают малы­ши, а чуть поодаль чинно прогуливаются юные пары. Над спящей водой пруда мелькают летучие мыши. Я гляжу на свое отраженье и не вижу его.

Темнеет медленно, и кажется, что ночь никогда не настанет. Внезапно дом, словно волшебный дворец, вспыхивает множеством огней, и до меня доносится печальная песня, которую поют едва слышно; она не­сется от беседки и розовой аллеи, ее подхватывают на противоположной стороне пруда, где гуляют взрос­лые и бегают дети. Печальные голоса поют о прекрас­ной, желанной и утерянной родине, о пылающих ро­зах и погибшей любви, а я обнимаю свой аквариум, крепко прижимая его к груди, словно это моя собст­венная жизнь, залог будущего счастья и милостивой судьбы, и что-то в этой едва слышной романтичной песне говорит мне, что я не одинок и ничто плохое не может произойти в этом мире...

Вдруг я замечаю какого-то хорошо одетого маль­чика, который огибает пруд и приближается ко мне. На вид он мой ровесник. У него на ногах желтые гольфы, а руки засунуты глубоко в карманы, что придает маль­чику независимый и самодовольный вид. Он останав­ливается передо мной и спрашивает, разглядывая аква­риум:

— Это твоя рыба?

— Да.

— Значит, ты украл ее из пруда.

— Мне подарил ее хозяин дома. Это золотая рыбка.

— Золотых рыбок не бывает, дурило.

Высокомерный вид мальчика начинает меня раз­дражать. Я смотрю на его вздернутый наглый нос, на четко очерченные толстые губы и сплевываю, едва не попав ему на ботинок.