Двуликий Янус
Шрифт:
— Борис? Нет, не появлялся. А с тетушкой… С тетушкой — не знаю. Может, где и встречался, может, по телефону разговаривал.
— Где он сейчас, куда от вас ушел, вы не знаете? — спросил Горюнов.
— Понятия не имею. Он стал такой скрытный, такой странный… Скажите: Борис — дезертир? Или… или что-нибудь еще? Хуже?
— Дезертир? Или хуже? А что хуже, что вы хотите сказать? Что-то я вас не совсем понимаю. Впрочем, попытаюсь ответить на ваш вопрос, — сказал Скворецкий. — Мы не знаем, дезертир ли Малявкин, почему он себя так странно, как вы рассказываете, вел. Нет, пока ничего определенного я не могу
— Да, — серьезно сказала Ната. — Это так. Я же вам говорила, что сама хотела пойти, только не знала куда.
— Вот это и плохо, — с укоризной сказал Скворецкий. — Очень плохо. Как это — куда? Совершенно напрасно вы сразу не пошли в райком комсомола или прямо к нам, не сообщили о своих подозрениях. Тут вы подкачали. Ну, да теперь это дело прошлое, не поправишь. Вернемся к Малявкину. Как вы полагаете, он сюда, в эту квартиру, еще наведается?
— Думаю, да. Если… если только Ева Евгеньевна не предупредит его, чтобы он не ходил.
— А как она сможет предупредить Малявкина? — быстро задал вопрос Горюнов. — Ей известно, где сейчас Малявкин, куда он от вас перебрался? Да и как она сможет ему что-либо передать, раз сама оставила квартиру?
— Этого я не знаю.
— Еще вопрос: куда направились, могли направиться ваши дядя и тетя?
— Понятия не имею. У Евы Евгеньевны много знакомых, я мало кого из них знаю.
— Скажите, а вы не думаете, что Ева Евгеньевна через день-два вернется домой? — сказал Кирилл Петрович. — Да и Петр Андреевич. Он же разумный человек, не ребенок. У него важная работа… Неужели он этого не понимает?
— Дядя все понимает, но он сейчас так подавлен, так растерян да и слишком полагается на Еву Евгеньевну. О, она умеет из него веревки вить… А Ева Евгеньевна редко отступает от того, что задумала. Впрочем, дать о себе знать она должна: они же ушли почти без вещей, без денег, даже продовольственные карточки дома остались. Как они будут жить? Где? Дядя… Бедный дядя… — На глазах у Наты навернулись слезы.
— Вот видите, Ната, — подвел итог Скворецкий, — наши интересы совпадают: и вы и мы заинтересованы в том, чтобы скорее разыскать ваших родственников. Нам бы хотелось рассчитывать на вашу помощь.
— Ну конечно! Помощь! Я вам помогу найти дядю, а вы его сразу арестуете!
— Опять за свое? А еще комсомолка! Простите, но я считал вас умнее. Ну что же, попробуем обойтись без вашей помощи. Как-нибудь уж сами.
— Зачем же так? Ну простите, если я что не так сказала, но я ведь ничего не знаю, ничего не могу понять, у меня ум заходит за разум, а вы… Вы тоже не хотите мне помочь… — Ната расплакалась.
— Ну что вы, голубушка, что вы? — ласково заговорил Скворецкий. — Вот видите — опять слезы. А зачем? Я вовсе не хотел вас обидеть, но поймите, нельзя же так: «арестуете»… Помощь ваша нам действительно нужна, и чем охотнее вы ее окажете, тем скорее мы найдем Петра Андреевича. И, уж конечно, не затем, чтобы арестовать. Надеюсь, вы мне верите?..
Оставив с Натой Горюнова, Скворецкий поспешил в наркомат. Он сразу же прошел к комиссару
Предложение майора было одобрено, и на квартиру Варламовых тут же выехала оперативная группа.
Глава 6
Дождавшись возвращения Виктора, Скворецкий принялся подводить итоги. За прошедший день был получен ряд весьма важных сведений. Теперь было известно, где и как скрывались Гитаев и Малявкин во время своего пребывания в Москве. Ряд фактов, рассказанных Натой, все больше укреплял предположение, что Гитаев с Малявкиным не просто дезертиры, не мошенники, подделывавшие аттестаты, но агенты врага, засланные германской разведкой. Об этом говорили хотя бы слова Наты о том, как отзывался Малявкин о немцах. Пусть ничего определенного здесь не было, но все же… Тому было и еще одно подтверждение: из воинской части, которой были выданы командировочные предписания Гитаеву и Малявкину, в ответ на запрос Скворецкого сообщили, что в списках части старшие лейтенанты Гитаев и Малявкин не значатся и никогда не значились.
Дело усложнялось все более и более. Теперь, помимо розыска Малявкина, надо было искать еще и чету Варламовых, распутывать сложный клубок, завязавшийся вокруг профессора. Да, профессор Варламов! Задал он задачу. Серьезный ученый, работающий над важнейшей тематикой, имевшей, судя по всему, первостепенное оборонное значение, и вдруг всё бросает, бежит, покидает собственную квартиру!
Думая о бегстве профессора, Кирилл Петрович чувствовал, что он в чем-то допустил просчет при посещении института, где работал Варламов. Особенно его бесило то, что он никак не мог понять, где именно. Беседовал майор с людьми, на которых всецело можно было положиться, и вел беседу так, что это никак не могло встревожить профессора, даже дойди до него сведения об этих беседах, что было маловероятным. И все же факт оставался фактом: профессор обо всем узнал, и притом в извращенном виде.
Скворецкий отлично понимал, что решающую роль в бегстве Петра Андреевича Варламова сыграла Ева Евгеньевна, поведение которой во всей этой истории, с самого появления у них на квартире Гитаева и Малявкина, выглядело по меньшей мере странным, и все же казнился. Просчет им был допущен. Но где? Какой?
Бегству профессора Варламова было придано самое серьезное значение. У Кирилла Петровича так и стояло перед глазами лицо комиссара, когда он доложил ему о происшедшем. Комиссар даже побледнел от волнения.
— Бежал? — переспросил он. — Профессор Варламов бежал? Скрылся? Ну спасибо! Порадовали… Да вы понимаете, что это значит?
Скворецкий понимал. А комиссар продолжал:
— Работа, которую вел профессор, не должна прерываться ни на день, ни на час. И если без него она затормозится, если мы будем повинны в этом, нет нам прощения. Но есть и другая сторона дела, еще более страшная: что, если сведения, которыми владеет Варламов, попали или попадут в руки Малявкина или его хозяев — через Малявкина или через кого-то другого, иным путем?