Двум смертям не бывать

Шнейдер Наталья

До замужества от девушки требовалась скромность и приятное обхождение. После замужества она должна была уметь управлять с десятками, а то и сотней слуг, держать в порядке убранство замка, рожать и воспитывать детей и служить опорой и поддержкой супруга. Сохраняя всю ту же скромность, приятность в обхождении, кроткий нрав и безупречную добродетель. Эдгар удивился, поняв, что жалеет эту девчонку — и не только потому, что беззаботные дни девичества скоро пройдут. Оказаться одной в чужой стране… Он сам жил сейчас именно так и нельзя сказать, что подобная жизнь ученому нравилась. Но на него не смотрели сотни любопытных взглядов, ожидая малейшей ошибки. Чужеземцу могут простить многое. Королеве — нет.

— Принцесса. — Осторожно спросил он. — Но ведь и сейчас ты не одна.

— Увидишь. — девушка вдруг улыбнулась. — Погоди немного.

Они ехали по городу. Прохожие отступали на обочину и кланялись. Поначалу ученый смутился — по большому счету он

прекрасно понимал, что почести принадлежат принцессе, но все равно видеть склоненные головы казалось странным. Потом все же убедил себя, что он тут не при чем — впрочем, так оно и было. А самым надежным способом забыть о смущении оказалось смотреть на принцессу и слушать ее рассказ. Говорила она об основателе столицы, чья мать, бежав от врагов, оказалась одна в лесу и родила сына на вершине холма, где ныне стоял королевский дворец. Талья оказалась рассказчицей не хуже Лии — впрочем, кому как не принцессе знать историю города и уметь складно говорить? Эдгар почти не заметил, как миновал ворота, лишь краем сознания отметив, что эта дорога в столицу ему незнакома. Здесь горы почти вплотную подходили к городу, и вскоре путь закружил среди скал. Один из телохранителей принцессы пришпорил коня, скрылся впереди за поворотом. Остальные нагнали его лишь у подножья утеса за которым, если верить слуху, плескалось море. Два воина поднялись вверх — Эдгар мигом потерял их за камнями. Впрочем. вскоре телохранители вернулись.

— Можешь идти, государыня.

Только теперь принцесса спешилась, жестом приказав Эдгару сделать то же.

— Пойдем.

Ученый оглянулся на охрану — но те так и остались стоять, внимательно глядя на дорогу.

Талья легко прыгала по камням — видно было, что эта тропка ей давно знакома. Эдгар брел следом, про себя проклиная все на свете. Глядеть по сторонам не было ни времени, ни возможности — не подвернуть бы ногу и не сверзиться к подножью. Наконец, подъем закончился, развернувшись площадкой, усеянной камнями. Девушка тут же устроилась на большом валуне. Эдгар шагнул к краю, глянул вниз. Море узким заливом вгрызалось в скалы, волны падали на камень и отступали, чтобы через миг снова разбиться разноцветными брызгами.

— Здесь море всегда неспокойно. И всегда ветер. — Сказала девушка. — А еще снизу совершенно не видно, что делается наверху. Иллюзия уединения… немного, но это все, что у меня есть.

Эдгар только сейчас сообразил, что стоит спиной к принцессе. Торопливо развернулся, изображая внимание.

— Но я привезла тебя сюда не для того, чтобы жаловаться. — Она обернулась протянула руку. — Смотри.

Далеко внизу, словно на ладони, лежала столица. Игрушечные домики, филигранные невесомые храмы и над всем этим белокаменный королевский дворец — высокие башни и толстенные стены отсюда казались изящными, словно вырезанными из опала. Эдгар застыл, впервые в жизни поняв, что значит онеметь от восхищения. Спустя миг, ученый опустился на колени, совершенно не смущаясь любопытного взгляда принцессы. Было бы воистину непростительным грехом не отблагодарить господа за этот прекрасный вид, за море, бьющее скалы под ногами, за зелень холмов, видневшихся за столицей. И за то, что сам Эдгар — его создание, живет и дышит, и может видеть эту красоту.

— Я люблю бывать здесь. — сказала принцесса, когда ученый поднялся с колен.

Эдгар кивнул.

— Мен на мен. — продолжала Талья — Ты покажешь мне свой народ, я тебе — свой. По рукам?

И улыбнулась так, что Эдгар против воли ощутил, как губы сами растягиваются в ответной улыбке.

— По рукам.

Глава 18

Рамон так и не понял когда успели миновать несколько месяцев. Время неслось сбросившим узду жеребцом и сам Рамон летел вместе с ним, лишь успевая краем сознания отметить что вот уже осень — убрали жито с полей, а вот и зима: в наскоро сложенном доме стали топить не только ночью, но и днем. Сами же дни пролетали, не оставаясь в памяти: одни и те же заботы, много забот, только успевай поворачиваться.

Хлодий давно поднялся на ноги, но, правду говоря, проку от него поначалу было немного. Тогда, в деревне, парнишка показал себя очень хорошо. Тем же вечером Рамон сказал ему об этом и сам невольно улыбнулся глядя на то, как расцвел оруженосец. Но все же поручать ему, скажем, набрать гарнизон, было откровенно рано. Так что Хлодий большей частью приглядывался, да учился. К тому же сам и рыцарь пока не торопился переложить на парня все дела. Успеется еще. Обязанности оруженосца он с Хлодия снял — нечего парню ерундой заниматься. И взял на его место тринадцатилетнего сироту из старого, но обнищавшего рода. Прежний господин мальчика не слишком-то занимался его воспитанием, предпочитая коротать время за выпивкой. Она его и сгубила: пьяный свалился с лестницы и свернул шею. Рамон посмотрел-посмотрел на мальчика, пытавшегося по тавернам найти кого-то, кто возьмет хоть слугой — да и подобрал. Бертовин, помнится, хмыкнул, что если

этак дальше пойдет, скоро господин начнет бездомных кошек домой таскать. Впрочем, парень оказался понятливым и расторопным, а большего от него пока никто не требовал. Тот день — один из немногих, что Рамон запомнил именно как «день», а не какой-то обрывок происходившего — вообще оказался удачным. Сперва славно поторговались из-за сукна на зимние плащи людям. Здешняя зима хоть и была на взгляд Рамона сущим недоразумением — что это за зима такая, если снег не каждый год падает — все же требовала теплой одежды. Потом в той таверне, где подобрали оруженосца, сговорились с тремя молодцами из тех, кто подался за море в описках лучшей доли. Доведись завтра идти в бой, в копье бы Рамон их не взял, но оборонять замок сгодятся, а там товарищи натаскают. Да и Бертовин просто так смотреть не будет. Известно же, что в бою неумеха не только себя погубит, но и тех, кому доведется биться рядом. А значит, воины сделают все, чтобы неумех среди них не осталось. Впрочем, по большому счету выбирать было не из кого. Опытные рубаки давно ходили с господами, а те, кто сейчас наводнил трактиры, большей частью выглядели, да и были вчерашней деревенщиной. Уверенной, что за морем текут молочные реки посередь кисельных берегов, и что стоит натянуть кожаную рубаху, да взять в руки дубину — и готов воин, имеющий право взять силой все, что заблагорассудится. Новички выгодно отличались хоты бы тем, что понимали, зачем нужно держать строй, умели носить доспех и держаться в седле, да и с какой стороны берутся за меч, знали не понаслышке. Выходило, что Рамон в очередной раз умудрился найти лучшее из возможного, так что день действительно был удачный. Жаль, только встретиться с Лией не вышло.

Девушку в это время рыцарь почти не видел — за стремительно укорачивающийся день нужно было успеть сделать все дела, ради которых приезжали в город, и вернуться обратно. Не считать же, в самом деле, свиданиями визиты в четверть часа, да поцелуй на прощанье? Рамон несколько раз подумывал о том, чтобы заночевать в городском доме и привести девушку — ему самому давно уже было мало этих торопливых поцелуев. Но стремительно растущий замок требовал постоянного присутствия хозяина. И приходилось снова уезжать, едва успев поговорить. Хорошо еще, что оставались сны.

Лия и вправду часто ему снилась, как и обещала, когда они возвращались с цветущего луга. Будь рыцарь более суеверным, он заподозрил бы колдовство. А так — ну что, право, странного в том, что мужчине снится желанная женщина? Порой сны оставались целомудренными, хоть пастораль с них пиши, порой становились жарко-бесстыдными, после которых просыпаешься посреди мокрой постели. Предсказать заранее, что приснится и приснится ли вообще было невозможно — впрочем, Рамон и не пытался. Донести бы голову до подушки.

Замок рос на глазах. Каждый день Рамон невольно сравнивал то, что видит, со вчерашним, и каждый раз находил перемены. И снова и снова радовался, что решил не везти камень за тридевять земель, строить из дерева. Вон, Дагобер, чьи владения оказались по соседству замахнулся на каменный, по всем правилам, замок. Так мало того, что тот встал в безумные деньги, так еще и строительство грозило растянуться на несколько лет. Впрочем, то его дело. Каждый выбирает по себе.

Сам Рамон был доволен тем, что получалось. Семь акров поля под хозяйственные постройки, окруженные глубоким рвом, валом и частоколом. Холм поднялся едва ли не втрое, в пять раз выше человеческого роста. Крутые склоны покрывала обожженная глина — не за что уцепиться, не вскарабкаться. На вершине выросла башня: первый этаж нежилой, еще два — покои господина и челяди. Дозорная площадка на крыше. У подножья холма с башней еще один ров и вал с частоколом. Хороший замок, крепкий. А самым главным было то, что староста одной из деревень посоветовал человека, знающего секрет негорючей штукатурки. Рамон собственноручно развел костер вплотную к участку частокола, вымазанного на пробу той смесью — огонь закоптил бревна и отступил, посрамленный. Вот теперь можно было точно знать, что замок простоит до тех пор, пока перестанет быть нужен, а не сгорит при первой же осаде.

И когда все было, наконец, готово, и Рамон велел перенести жилье в новые стены, он очень удивился, поняв, что близится корочун.

Никто не спит в самую долгую ночь года. На родине пировали, пели и танцевали: Ничто так не пугает затаившуюся в темноте нечисть, как доброе веселье. В Агене считали, что за стенами от зла не укрыться, а посему нужно ходить ряжеными по домам, выклянчивая у хозяев подношение. Авось испугается нечисть страшных разрисованных морд и не слишком складных песен. Нужно пить, и петь, и радоваться, и шумной компанией бродить по улицам: начавшись в одном доме гулянье перебиралось в другой, потому что нет чужих в эту ночь — все свои, все знакомые. И уж воистину угодно богам, когда двое становятся одним. Неважно, станет ли потом эта ночь одной из череды тех бесконечно долгих ночей, что наполнены жаром тел и неровным дыханием, или превратится лишь в воспоминание. Совершенно неважно.