Дядя Сайлас. В зеркале отуманенном
Шрифт:
— Дело, впрочем, передано в руки полиции, — заметил месье Карманьяк, — и, право же, два-три месяца новой власти не могли так изменить нашу полицию, чтобы она не выследила и не призвала к ответу нарушителей приличия и общественного спокойствия — если, конечно, эта компания не окажется похитрее, чем прочие дураки-шарлатаны.
Я вспомнил мою загадочную беседу с колдуном, так бесцеремонно произведенным только что в дураки; и чем более я задумывался, тем непостижимее казалась мне эта история.
— Все-таки шутка весьма оригинальная, хотя и не совсем понятная, — сказал Уистлуик.
— Не так уж она и оригинальна, — возразил Карманьяк. — Нечто очень и очень похожее случилось лет сто назад на королевском балу в Париже; хулиганов тогда так и не нашли.
Месье Карманьяк, как я впоследствии узнал,
Тем временем лакей объявил, что обед подан, и мы перешли к столу; за обедом я больше молчал, однако гости возмещали мое немногословие с лихвою.
Глава XVIII
Кладбище
Обед и вина были превосходны; пожалуй, здесь, в глуши, кормили даже лучше, нежели в иных, куда более роскошных, парижских гостиницах. Хороший обед неотразимо воздействует на состояние духа; и все мы это почувствовали. Послеобеденное безмятежное благодушие, право же, милее сердцу джентльмена, нежели неумеренная веселость щедрого Бахуса.
Потому друзья мои были очень довольны и разговорчивы, что избавляло меня от необходимости поддерживать беседу, а им помогало припоминать одну за другой самые разнообразные истории. Я к ним, признаться, мало прислушивался, покуда не коснулись вдруг темы, чрезвычайно меня занимавшей.
— Так вот, — говорил Карманьяк, продолжая разговор, суть которого я не уловил, — кроме истории с русским дворянином, был еще один случай, не менее странный и, представьте себе, все в той же комнате! Я как раз вспоминал о нем нынче утром, вот только запамятовал, как звали постояльца. Кстати, месье, — посмеиваясь обратился он ко мне не то в шутку, не то всерьез, — не лучше ли вам перебраться в другие апартаменты, ведь народу в гостинице значительно поубавилось? Конечно, если вы намерены здесь еще оставаться.
— Премного благодарен, месье, но скоро я поменяю не комнату, а гостиницу. Пока же по вечерам я вполне могу уезжать в город, а если и буду оставаться здесь — как, например, сегодня, — то вовсе не намерен поддерживать традицию и исчезнуть. Так вы говорите, с этой комнатой связано еще одно приключение того же рода? Расскажите, прошу вас! Но сперва выпейте вина, господа.
Рассказ его оказался весьма занятным.
— Насколько мне помнится, — начал Карманьяк, — этот случай произошел раньше двух других. Как-то раз один человек из семьи коммерсантов — не припомню только, как его звали, — приехал сюда, в «Летящий дракон», и хозяин отвел ему ту самую комнату, о которой мы ведем разговор. Вашу комнату, месье. Был он уже не юноша, сорока с лишним лет, и далеко не красавец, будто бы даже настоящий урод, но зато добрейшая душа; играл на скрипке, пел, писал стихи. Жизнь он вел странную и беспорядочную: то засядет на целый день у себя в комнате, пишет там, или поет, или пиликает на скрипочке, то среди ночи отправится вдруг гулять; оригинал, одним словом. Не миллионер, но имел, что называется, modicum bonum [180] — чуть больше полумиллиона франков. Он как раз договорился со своим поверенным перевести весь наличный капитал в иностранные акции и с этой целью забрал разом все деньги от банкира. Таково было положение дел, когда случилось несчастье.
180
Скромное состояние ( лат.).
— Налейте же себе вина, прошу вас, — напомнил я.
— Вот именно, господа, наполните бокалы, дабы встретить несчастие без страха, — сказал Уистлуик, подливая в собственную рюмку.
— Деньги его словно в воду канули, никто о них никогда больше не слышал, — продолжал Карманьяк. — А вот что известно о нем самом. На другой день после означенной финансовой операции его охватила страсть к сочинительству; он призвал к себе хозяина гостиницы и объявил, что давно уже задумал эпическую поэму и намерен приступить к ней нынче ночью и чтоб его ни под каким предлогом не беспокоили до девяти утра. На маленьком столике подле
170
…хватило бы на весь королевский эпос, начиная от Генриха Второго… — Здесь Ле Фаню случайно или намеренно запутывает читателя: «королевская жеста» французского героического эпоса повествует о Карле Великом (742—814) и его окружении; в эпоху Генриха II (1519—1559) этот эпос уже отошел в прошлое. Если же он подразумевал английского короля Генриха II Плантагенета 1133—1189), имевшего также обширные владения во Франции, то в его время действительно создавались многие поэмы французского королевского цикла, однако сам он вовсе не был их героем.
За этим столом его нашел garcon, появившийся с чашкою кофе в девять вечера; как сообщил он впоследствии, в означенный час жилец строчил так скоро, что бумага — как он выразился — дымилась под пером. Но, когда человек вернулся спустя полчаса, дверь была заперта, и сочинитель крикнул изнутри, чтобы его не беспокоили.
Человек ушел; наутро, в девять часов, он постучался в дверь и, не получив ответа, заглянул в замочную скважину. Свечи еще горели; ставни оставались запертыми, по-видимому, с вечера. Он снова попробовал стучать, потом еще раз, погромче — нет ответа. Тогда он доложил владельцу гостиницы о затянувшемся тревожном молчании; тот, убедившись, что постоялец не оставил ключа в двери, подобрал другой ключ и вскрыл комнату. Свечи почти догорели, но и последнего неверного их трепетания было довольно, чтобы понять: жильца в комнате нет! Постель была нетронута, ставни изнутри заперты. Можно, конечно, предположить, что он вышел из комнаты, запер за собою дверь, ключ положил в карман и покинул гостиницу. Здесь, однако, возникает другая сложность. «Летящий дракон» на ночь закрывался, все входные двери запирались в двенадцать часов, и после этого никто уже не мог выйти из дома, разве что раздобыв ключ либо сговорившись с кем-то из прислуги.
Но так уж получилось, что вскоре после того, как двери были заперты, в половине первого, один из слуг, которого не известили, что постоялец просил не беспокоить, заметил в замочной скважине свет и постучался спросить, не нужно ли чего. Сочинитель при этом не выказал никакой благодарности и отклонил любые услуги, вновь потребовав, чтобы его не беспокоили до утра. Благодаря этому эпизоду стало доподлинно известно, что жилец находился в доме уже после того, как двери были заперты на все замки и засовы. Хозяин гостиницы держал ключи у себя и божился, что утром они висели на своем обычном месте, у него над изголовьем, и никто не мог бы ими воспользоваться, не разбудивши его. Вот и все, что нам удалось узнать. Граф де Сент-Алир, которому принадлежит дом, был очень огорчен и оказывал расследованию всяческую поддержку.
— И что же, о поэте-летописце с тех пор ничего не слышали? — спросил я.
— Решительно ничего; больше он не появлялся. Думаю, его нет в живых; если же он не умер, то, как видно, постарался исчезнуть — поспешно и со всею возможною таинственностью, — попав в какое-то чертовски неприятное положение. Но об этом можно только гадать. Единственное, что мы знаем наверное: он занимал вашу, месье, комнату и затем исчез, бог весть как, и больше о нем не было ни слуху ни духу.
— Надо же, — сказал я, — вы поведали нам уже о трех случаях, и все три произошли в одной и той же комнате.
— Да, и все три одинаково непонятны. Дело в том, что, убив свою жертву, преступник тут же сталкивается с нелегкой задачей: как спрятать труп. Трудно поверить, чтобы три человека, один за другим, умерщвлены были в одной и той же комнате, причем тела их так удачно припрятаны, что и следа не осталось.
От этого мы перешли к другим вопросам, и месье Карманьяк с самым серьезным видом преподнес нам великолепнейшую коллекцию скандалов и анекдотов, какую соберешь только за годы службы в полицейском ведомстве.