Дьявол и сеньерита Прим
Шрифт:
– Кто же должен умереть?
Мэр стал объяснять, почему по справедливости выбор должен был пасть на Берту - женщина преклонного возраста, очень горюет по мужу, друзей у нее нет, и вообще она едва ли не выжила из ума, потому что с утра до сумерек сидит перед домом; никак и ничем не споспешествует процветанию Вискоса. Вместо того чтобы купить земли или овец, положила свои деньги в банк под проценты: польза от нее - только торговцам, которые, как и булочник, раз в неделю появляясь в городе, продают свои товары.
В толпе не раздалось ни одного протестующего возгласа. Мэр остался доволен этим, считая, что тем самым
– и последствия могут быть самыми печальными.
– Нужно, чтобы все были единодушны, - сказал священник.
– Нужно, чтобы все сказали, принимают они это решение или нет, вслух - пусть Господь услышит, пусть Он знает, что в его воинстве - отважные люди. Тех, кто не верит в Бога, я прошу высказаться "за" или "против" открыто и прилюдно, чтобы все точно знали, кто что думает.
Мэру не понравилось, как выразился священник: он сказал "нужно", а лучше и правильней было бы - "нам нужно" или "мэру нужно". Когда все это останется позади, он восстановит свой авторитет, предприняв необходимые для этого шаги. Но сейчас он, как опытный политик, предоставил падре возможность действовать и проявить себя.
– Итак, кто согласен?
Первое "я" произнес кузнец. За ним, чтобы всем показать свою неустрашимость, громко повторил это слово мэр. Один за другим люди на площади громко говорили, что согласны, и так продолжалось до тех пор, пока не высказались все. Одни соглашались, потому что хотели, чтобы собрание поскорее окончилось и можно было вернуться домой; другие - потому что думали о золоте и о том, что, внезапно разбогатев, немедленно покинут Вискос; третьи - потому что представляли, как пошлют денег детям, живущим в больших городах, чтоб те не стыдились перед друзьями. И никто, в сущности, из собравшихся не верил, что Вискос обретет былую славу, и все желали богатства, которого всегда, по их мнению, заслуживали, но которым никогда не обладали.
И никто не сказал: "Я - против!"
– В нашем городе 108 женщин и 173 мужчины, - продолжал священник.
– В каждом доме имеется одно, по крайней мере, ружье, поскольку местная традиция предписывает чтить искусство охоты. Пусть завтра утром каждый принесет в ризниц ружье с одним зарядом. Нашего мэра, у которого несколько ружей, я прошу захватить одно и для меня.
– Никогда мы не согласимся кому-то там отдать наши ружья, - закричал из толпы один егерь.
– Ружье - это святыня, ружье - штука прихотливая и чужих рук не терпит.
– Дайте мне закончить. Я вам объясню, как производится расстрел. Выделяют для этого полувзвод - семерых солдат, которые и должны привести в исполнение смертный приговор. Семерым солдатам дают семь ружей; из них шесть заряжены боевыми патронами, а одно - холостым. Одинаково воспламеняется порох, одинаково звучит выстрел, но в холостом патроне нет свинцовой пули, которая должна вылететь из дула и поразить осужденного.
Солдаты не знают, кто из них стреляет холостыми. Каждый считает, что именно он,
– Никто не считает себя виноватым, - произнес молчавший до сей поры латифундист.
– Вот именно. И завтра я поступлю так же: из 87 патронов свинец извлеку, а в остальных - оставлю. Все выстрелят залпом, но никто не будет знать, есть в его ружье настоящий заряд или нет. И таким образом каждый из вас сможет считать, что не виноват.
Люди на площади уже порядком устали, и потому слова священника были встречены общим вздохом облегчения. Все встрепенулись и приободрились, словно все предстоящее потеряло свой трагический смысл, превратившись в безобидное кладоискательство. Каждый из мужчин Вискоса был уверен, что уж ему-то непременно достанется ружье с холостым зарядом и он не будет повинен в смертоубийстве, а всего лишь примкнет к товарищам, захотевшим вытянуть родной город из трясины. Все оживились - наконец-то в Вискосе развернутся новые и значительные события.
– Можете быть уверены, что уж мое-то ружье будет заряжено по-настоящему. От самого себя я прятаться не могу. А от своей доли золота я отказываюсь, на то есть причины, - сказал священник.
И снова мэру не понравились ни сами эти слова, ни то, как они были произнесены. Падре дал понять жителям Вискоса, что он - человек мужественный и благородный, притом способный на самопожертвование и прирожденный лидер. Если бы на площади была жена, она наверняка бы сказала, что священник метит в мэры и на следующих выборах выставит свою кандидатуру.
"Ничего-ничего, подождем до понедельника", - подумал он. В понедельник он собирался издать декрет, который наложит на церковь такой налог, что священник принужден будет покинуть город. Поделом ему, раз он - единственный, кто не хочет разбогатеть.
– И кого же мы...
– спросил кузнец.
– Я приведу жертву, - отвечал священник.
– Я сам займусь этим. Но со мной должны пойти еще трое.
Охотников не находилось, и тогда он сам выбрал троих крепких мужчин. Лишь один из них начал было отнекиваться, но остальные покосились на него, и он тут же согласился.
– А где же мы совершим жертвоприношение?
– осведомился латифундист, обращаясь к священнику.
Мэр почувствовал, что стремительно теряет свой авторитет и надо немедленно восстановить его.
– Здесь я решаю, - сказал он, с ненавистью глядя на латифундиста.
– Нельзя обагрять кровью землю Вискоса. Казнь произойдет завтра, в это же время, у кельтского монолита. Захватите с собой фонари, лампы, факелы, чтобы видно было, в какую сторону направить ружья.
Священник слез со стула, показывая, что собрание окончено. Женщины снова услышали топот многих ног по мостовой - мужчины возвращались по домам, что-то пили, глядели в окно или в изнеможении сразу валились на кровать. Мэр встретился со своей супругой, и та рассказала ему, чего наслушалась у Берты и какого страху натерпелась. Обсудив вместе с хозяйкой гостиницы каждое произнесенное старухой слово, обе дамы пришли к выводу, что все же она ни о чем не подозревает, а думать иначе заставило их поначалу испытываемое ими чувство вины. "Все это вздор, вроде россказней о проклятом волке", - добавила жена мэра.