Дьявол в Лиге избранных
Шрифт:
– Кто же ты такая? – поинтересовался мужчина.
Он был приземистым, коренастым и краснолицым, как будто всю свою жизнь работал под палящим техасским солнцем. На нем были костюм в стиле «Дикий Запад», галстук боло [20] и рубашка с перламутровыми пуговицами. Он томно взглянул на мою грудь, будто хотел официального представления. Не будь я Фредерика Хилдебранд Уайер, я бы сказала в ответ что-нибудь резкое, но я лишь вздернула подбородок и напустила на себя высокомерный вид:
20
Ковбойский
– Простите, что вы сказали?
Полагаю, вы слышите презрение в этих словах. Но этот нахал был глух к подобным тонкостям:
– О, детка, я готов повторить это еще раз.
Затем он засмеялся, громко и раскатисто. Говард Граут по сравнению с ним казался принцем Чарльзом.
– Позвольте, – сказала я с ледяной холодностью и развернулась, чтобы уйти... В этот момент он хлопнул меня по затянутому в шелк заду. Без шуток.
На секунду я замерла от неожиданности, затем с каменным спокойствием медленно повернулась к нему лицом и сказала самую не-фреди-уайеровскую вещь в своей жизни:
– Уноси-ка свою намазанную маслом задницу, пока я не сделала из тебя лепешку.
Это в немалой степени шокировало нас обоих.
Охотник до чужих задниц начал было что-то говорить; похоже, мне вряд ли было бы приятно это услышать. И тут, будто был подан сигнал к его выходу на сцену, появился «мой художник».
– Оставь леди в покое, – сказал он, высокий, темноволосый, опасный ковбой Мальборо.
Тот, казалось, и не собирался уходить, брызжа слюной от ярости, пока до него не дошло, что Сойер вдвое выше его и действительно может сделать из него лепешку.
Ну прямо рыцарь в сияющих доспехах. Это было прекрасно. И ужасно. Как я уже говорила, я не хочу, чтобы меня спасали.
К счастью, с головой у коротышки все было в порядке, и он поспешил убраться восвояси, оставив других гостей толпиться вокруг Никки и Говарда, а меня – наедине с моим художником.
Я не общалась с Сойером с тех пор, как выяснилось, что у него все в порядке с ориентацией. Он выглядел, как мистер Мачо-Все-Под-Контролем, с которым чувствуешь себя в полной безопасности. У меня по спине пробежали мурашки, как у школьницы на первом свидании; это было нелепо и занимало одну из верхних строчек в Списке неподобающих вещей.
Выражение его лица смягчилось.
– Все нормально?
Никогда раньше я не чувствовала себя такой защищенной – в его поведении ощущалась сила, ответственность и забота обо мне. Только отец вызывал у меня подобное чувство, но он всегда пытался вмешиваться в мои дела, чересчур уж беспокоясь обо мне. Забота Сойера Джексона была направлена исключительно на меня.
Руки у меня покрылись гусиной кожей.
Он был слишком неотразим – в своем безупречном черном костюме, белой рубашке и серебристом галстуке, с зачесанными назад волосами. Пусть он и жил в нереспектабельном районе, но знал, как одеться для такого случая. Теперь, выяснив, что он не гей,
– Я могу сама о себе позаботиться, мистер Джексон, уверяю вас.
– А, так мы опять на «вы»?
– Разве мы перешли на «ты»? – спросила я, хотя мы оба знали, что да, перешли, во время танца у бассейна.
Тут он заметил кое-что еще:
– Браслет очень хорошо смотрится.
Я никогда не смогу объяснить, почему надела его подарок. В последнюю минуту перед выходом я выбрала украшение, которое было более чем неуместно на званом обеде. Но я решила действовать согласно поговорке «Оказавшись в Риме, поступай, как римляне».
Кику чуть удар не хватил, когда она увидела браслет у меня на руке. Но она оставила комментарии при себе, так как сама была почти влюблена в Сойера.
Как бы то ни было, не надень я подаренный им браслет, уверена, в тот вечер все обернулось бы совсем иначе, так как эта НС-ная сверкающая золотом и кристаллами полоска на моем запястье доказывала, что я думала о Сойере больше, чем следовало и чем мне хотелось показать. Главным образом, себе самой.
Он улыбнулся, будто смог прочесть мои мысли:
– Возможно, ты и превратила Никки из гадкого утенка в лебедя, но она тоже тебя изменила.
Из моей безупречной прически выскользнул локон, и он заправил его мне за ухо. От его прикосновения и воспоминания о том, что я только что сказала незнакомцу, хлопнувшему меня по заду, меня бросило в жар. Изменило – это еще мягко сказано.
Его пальцы задержались у моего уха, потом скользнули вниз, к пульсирующей жилке на шее. Я бы легко могла схватить его за руку, утащить в «африканскую» комнату и броситься в его объятия. М-м, да...
Я не знала, что сказать, и ничего не чувствовала, кроме головокружения, поэтому развернулась и пошла прочь. Знаю, это было невежливо, но вряд ли он это понял, так как я удалялась под звук его озадаченного смеха.
Но он прав. Что-то во мне изменилось – я чувствовала это и совершенно не знала, как к этому относиться.
Все были увлечены разговорами, так что, вспомнив, что мне предстоит сидеть с ним рядом, я тайком переложила карточку – я не, смогла бы провести рядом с ним весь вечер.
Правда, сидеть напротив было не лучше.
Полчаса спустя все двадцать гостей заняли свои места, и мы с художником оказались друг напротив друга. Каждый раз, как я поднимала на него глаза, я видела, что он разглядывает меня с небрежным интересом, который меня обезоруживал. Я старалась его не замечать.
Столовую освещали великолепная люстра и подсвечники из серебра высшей пробы, выстроившиеся вдоль центра стола, как часовые. Стены были золотистого цвета, пол напоминал бельгийский шоколад, а в центре лежал восточный ковер, который, должно быть, стоил больше, чем предки Никки могли заработать за всю свою жизнь.