Дьявол в музыке
Шрифт:
Валериано окинул всех невозмутимым взглядом. После стольких лет на сцене его было не напугать публикой.
– Вы будете удивлены, узнав, кем была моя мать. Джульетта Петрони – это имя должно кое-что значит для вас, маэстро, если не для всех остальных.
Карло резво выдохнул. Донати свёл брови:
– Она была певицей, да? Красивая девушка, венецианка. Я не думаю, что хоть раз слышал её, но знал, что у неё выдающийся голос, и слишком нежный, чтобы сохраниться надолго. Она пела в неаполитанском «Сан-Карло», но всего сезон или два. А потом, - Донати покачал
Джулиан посмотрел на Карло.
– Синьор граф, кажется вы бы потрясены, когда синьор Валериано назвал имя своей матери.
– Вполне возможно, что это так, - с жаром ответил Карло. – Я тоже узнал это имя. Я знаю, что она была певицей в Неаполе много лет назад. И я помню, что Лодовико послали в Неаполь, когда ему было восемнадцать, чтобы завершить образование. Это безумная история может оказаться правдой, а Валериано – моим племянником.
– Я – ваш племянник, - сказал Валериано.
– Как вы можете доказать это? – спросил Гримани.
– Доказательств у меня в изобилии – письма, безделушки и прочее. Если мои слова не убедят вас, вы можете послать за ними в Венецию. Моя мать – венецианка, как и сказал маэстро Донати, но училась музыке в Неаполе, где тогда готовили лучших певцов. Там же она дебютировала, и, если верить её служанке – моей дорогой Елене, которая меня воспитала – весь город был в неё влюблён. У них были для этого все причины. Она была молодой и пылкой, её голос был сладок, и даже когда я встретил её – опустошённую и несчастную – она всё ещё была мучительно красива.
Беатриче на миг закрыла глаза. Остальные едва дышали, ожидая продолжения.
– Лодовико Мальвецци был влюблён в неё, - продолжал Валериано. – Конечно, он не мог жениться на ней. Для человека из такой древней фамилии брак с дочерью гондольера грозил остракизмом – несмываемым позором. Если бы он просто соблазнил её, я бы мог простить его, как могла бы и она. Но он поступил куда хуже. Он подкупил одного образованного мерзавца, чтобы тот изобразил священника и якобы тайно обвенчал их. Моя мать простодушно попала в эту ловушку. Она верила, что стала его женой и потому позволила ему сделать себя его шлюхой.
Она оставила сцену и уехала в маленький домик за городом, где он тайно её навещал. Он говорил, что не решается объявить о своём браке, пока не достигнет совершеннолетия. Вскоре он устал от неё, привёл того актёра-священника и раскрыл весь трюк. Он дал её денег, как будто это могло искупить разрушенную карьеру, потерянную добродетель и разбитое сердце. Моя мать всегда безоговорочно отдавалась страсти, что захватывала её. Весной её жизни это была музыка. Летом стал Лодовико Мальвецци. А осень и зиму она хотела одного – умереть.
Она бежала в Венецию, но не пыталась увидеться со своими родными. Всю оставшуюся жизнь – а её было суждено прожить ещё восемь лет – она была затворницей. Больше всего она боялась, что Лодовико узнает про ребёнка. Она не вынесла бы, узнай он об этом, и страшилась, что он может забрать дитя. Она родила меня за городом и оставила с верной Еленой. После этого
Елена выдавала меня за своего внука, так что я получил её фамилию – Брандолин. Я знал, что моя мать – Джульетта, но Елена говорила, что та слишком больна, чтобы жить с нами. Она рассказывала, что мой отец умер ещё до моего рождения и именно поэтому мама всегда так печальна.
Учить меня петь – это было единственная отрада моей матери. Её голос был погублен горем и болезнью, но она тщательно воспитывала мой. Я быстро полюбил музыку, но если бы этого не случилось, я бы сделал или выучил всё, чтобы порадовать её. Так что я с детства делал большие успехи.
Валериано глубоко вдохнул.
– Когда мне было восемь, здоровье матери пошатнулось так, что нас с Еленой позвали к её одру. Мать приняла два решения. Во-первых, когда я стану достаточно взрослым, я должен буду узнать имя моего отца – только если пообещаю никогда не говорить ему, что я – его сын. Во-вторых… - Валериано замолк и тихо продолжил, - У моей матери не было денег, что она могла бы мне оставить, и я знал, что должен жить своим умом. Моим явным даром была музыка. В восемь лет мой голос был красив, но когда он сломается, всё станет хуже. Так что она решила, что он не должен сломаться.
Елена никогда не могла ей ни в чём отказать. Она пообещала, что сделает всё, и моя мать умерла у неё на руках. Через неделю меня кастрировали, - Валериано грустно улыбнулся. – Через три года в Италию вторглись французы, и запретили кастратам петь в опере. Потом запрет сняли, но эпоха кастратов всё равно уходила. Моя мать жила затворницей и, наверное, не осознавала этого. Она хотела мне лучшего. Я не виню её за это решение, - едва уловимая дрожь в голосе показывала, насколько велико было искушение обвинить, - Я винил Лодовико Мальвецци. В её смерти, одинокой и почти лишённой друзей, и моей неестественной жизни я виню его.
Валериано замолчал. В комнате царила тишина – только тикали часы, а вдали плескалось озеро. Франческа села на диване и смотрела на Валериано с мучительным состраданием. Лицо Беатриче осталось непроницаемым. Карло дрожал и закрывал глаза рукой.
– На те небольшие деньги, что остались от матери, Елена отправила меня в музыкальную школу в Венеции. Я жил там несколько лет и прилежно изучал ремесло. Когда мне было двенадцать, я приехал к Елене. Там на меня накинулись мальчишки, называя евнухом и случайным сыном венецианской шлюхи. Первое для меня ничего не значило, но второго я снести не смог. Я плакал от ярости и пытался драться с ними. Они жестоко били меня, пока не появилась Елена и не спасла меня. Я просил её рассказать правду о матери. Я помнил её нечастые визиты и тайну, окружавшую их. Я был всего лишь ребёнком, но я жил среди взрослых и видел жизнь их глазами. Я страдал не потому что мои насмешники были неправы, а потому что я боялся, что они правы.