Дьявола не существует
Шрифт:
Коул оставил для меня шелковый халат - такой, какой носили бы звезды старинных фильмов. Он облегает мое тело, тяжелый, роскошный и до смешного экстравагантный.
Он оставил для меня и тапочки, но я не обращаю на них внимания, предпочитая ступать по толстым турецким коврам босыми ногами.
Ходить по коридорам Сиклиффа - все равно что гулять по Версалю в нерабочее время. Кажется возмутительным, что меня вообще пустили в это место, не говоря уже о том, что я здесь живу.
Я и представить себе не мог, как выглядит настоящее богатство, каково оно на ощупь.
Повсюду датчики движения. Он уже знает, что я не сплю.
Коул - самый наблюдательный человек, которого я когда-либо встречала. Он использует технологии, чтобы улучшить то, что может видеть, и то, что может слышать, пока не станет богоподобным.
В этом доме он всегда может подслушивать. Он мог бы всегда наблюдать.
Я хочу, чтобы так и было.
Я в безопасности от остального мира, когда нахожусь под его взглядом, под его защитой. Никто не может причинить мне боль, никто не может прикоснуться ко мне.
Кроме самого Коула.
Я спускаюсь по широкой, изогнутой лестнице на главный этаж, длинный шлейф халата тянется за мной, как свадебное платье. Я не застегнула его. Я вижу голод в темных глазах Коула, когда он видит, как моя обнаженная грудь то появляется, то исчезает из виду в складках жидкого, переливающегося шелка.
Он уже одет, мягкие черные волны его волос еще влажные после душа. Свежевыбритые, чувственные изгибы его рта и четкая линия челюсти выглядят невероятно молодо. Он нестареющий. Вечный. Красивый так, что мне становится больно, сердце замирает в груди и сильно сжимается.
Он протягивает стакан с двойными стенками, слои эспрессо, молока и пены словно парят в пространстве.
— Я сделал тебе латте.
Должно быть, он начал это делать в тот момент, когда я открыла глаза. Он идеально рассчитал время, которое мне понадобится, чтобы потянуться, выскользнуть из-под одеяла, накинуть халат и спуститься по лестнице.
Его точность пугает меня.
В то же время я испытываю глубокое восхищение тем, чего я, рассеянная и импульсивная, никогда не смогу достичь.
Я никогда не смогу быть такой расчетливой, терпеливой, эффективной. Он действительно сверхчеловек.
И он даже не пытается. Для него это просто игра.
Игра в то, чтобы подать мне этот идеально приготовленный латте, именно такой, какой я люблю. Он уже знает и это: какая температура мне нужна, чтобы я могла сделать глоток и не обжечь себе рот. Сладость, усиливающая вкус дорогих бобов, но не затмевающая его. Очень много пены, густой и обильной, как взбитые сливки.
Я провожу по ней языком, не стесняясь. Я слизываю ее с губ. Потому что тоже учусь: ему нравится смотреть, как я наслаждаюсь вещами. Ему доставляет больше удовольствия смотреть, как я поглощаю
Я насыщаю свой рот восхитительным ароматом, а затем целую его, чтобы он почувствовал его вкус на моих губах.
Кофе делает мой рот теплым и чувственным.
Вот почему он приготовил его для меня.
Все это рассчитано, чтобы я не подошла к холодильнику и не начала рыться в нем. Он хочет выбирать, что я ем, что пью, что ношу. Он хочет выбирать лучше, чем я могла бы выбрать сама, поэтому я не буду бороться с ним, а лучше подчинюсь ему.
Каждый раз, когда я соглашаюсь с его выбором, вижу блеск триумфа в его глазах. Так он намерен приручить меня.
Меня нелегко приручить.
Я дикая и необузданная. Мои желания капризны, они меняются каждый миг.
— У нас есть еще персики со вчерашнего вечера? — говорю я.
Я вижу, как в его глазах вспыхивает огонь, раздражение от того, что он не смог этого предугадать.
— Ты съела их все перед сном.
— Ты же не думал, что я съем сразу шесть? — говорю я, эта легкая нотка дразнилки одновременно и бесит, и возбуждает его. Он хватает меня за запястье, притягивая к себе.
Его грубое рычание проводит по моему позвоночнику, как наждачная бумага: — Если бы мы оказались на корабле, застрявшем в океане, и все, что у нас осталось, - это одна плитка шоколада, ты бы съела ее всю за пять минут, а потом облизала бы пальцы.
Я улыбаюсь ему, не раскаиваясь.
— Я не хочу быть голодной, пока буду снова работать на этом корабле, — говорю я.
Я допиваю остатки тщательно приготовленного латте. — Рационы - это для тех, кто хочет только терпеть.
— Я думал, что трудные времена научат тебя планировать, — говорит Коул, его вторая рука проникает за мой череп и крепко обхватывает меня, а его пальцы запутываются в моих волосах.
Я наклоняюсь к его рту.
— Я не хочу выживать. Я хочу процветать.
Он целует меня так, как делает это каждый раз, словно пожирая меня заживо. Он просовывает руку внутрь халата и нащупывает мою обнаженную грудь. Его чуткие пальцы исследуют мое тело, как слепой: изучая каждый изгиб на ощупь, а не на глаз.
Я пытаюсь сопротивляться силе этих рук, но это невозможно.
Я обмякаю, падая назад, прижимаясь к поддерживающей силе его руки. Халат распахивается, открывая ему полный доступ к обнаженному телу под ним. У меня кружится голова, и я падаю в обморок, когда его теплая, сильная рука проводит по моей обнаженной плоти.
Декоративные оловянные плитки кухонного потолка наполняют мои глаза своим серебристым сиянием. Кончики его пальцев танцуют по моим ключицам, а затем его рука обхватывает мое горло. Я чувствую, как его член упирается в мое бедро, когда он медленно перекрывает мне воздух.
— Что тебе снилось прошлой ночью? — прошептал он мне на ухо. — Ты стонала во сне...
— Я не помню, — лгу я.
Его пальцы сжимаются до тех пор, пока на оловянной плитке не появляются черные пятна, и я едва чувствую его руку под своим телом.