Дьявольские шутки
Шрифт:
И именно в тот чёртов момент, — священник, ту секунду я проклинал ещё очень долгие годы, — когда я снял перчатки, зашел сначала Гаспаро, а следом за ним — Мирелла. Ее мягкие черты лица в ту же секунду ожесточились, а уголки губ опустились. Рот искривила непонятная мне гримаса, а глаза стали стеклянными.
Она отхлестала меня по щекам, не сказав ни слова, и разбила губу и нос. Несколько раз пнула под ребрами, не обращая внимания на мой скулеж. Кровь смешалась со слезами. Это уже стало привычным явлением. Гаспаро стоял у входа и с безразличием наблюдал за действиями Миреллы. Его
Самое отвратительное, что я когда-либо чувствовал во рту, — вкус крови и слез. Даже укусы муравьев в тот момент казались не такими противными, как солёный привкус железа на языке.
— Не смей, — сквозь плотно сжатые зубы процедила Мирелла. — Не смей делать то, чего тебе не говорят. Надень перчатки обратно, если не хочешь продлить испытание, — уже с привычной холодной улыбкой добавила она и погладила меня по голове, прошептав свое излюбленное «хороший мальчик», когда я выполнил ее приказ.
Гаспаро хмыкнул и отвернулся от меня, когда я случайно встретился с ним взглядом. Он схватил проходящую мимо Миреллу одной рукой за запястье, а второй — за задницу. Она рассмеялась и впилась в его губы, явно наслаждаясь тем, что у них есть зритель и что этот зритель не ее муж.
Знаешь, священник, я все ещё считаю ее красивой. Несмотря на все, что она со мной делала, она была чертовски красивой, и сейчас, спустя столько лет, я могу сказать, что понимаю, почему Гаспаро не волновало мнение брата. Не знаю, что сделал бы я на его месте.
Я рыдал, забившись в угол, словно этот угол мог меня спасти. Мои рыдания, кажется, их только сильнее возбуждали. Это не было новостью.
Не помню, как долго они ласкали друг друга в дверях комнаты пыток, но в какой-то момент я отключился, а когда пришел в себя, их уже не было.
Где-то в середине месяца я перестал ощущать реальность. Плакал, рыдал, кричал, выл, потом отключался, приходил в себя и снова начинал скулить. Ничего не ел в надежде, что умру, но, чёрт подери, от голода я тоже не умирал! Единственным, чего я так жаждал, была смерть, но даже она бросила меня! Потом я перестал даже плакать: то ли слезы в очередной раз закончились, то ли боль окончательно превратилась в онемение.
В какой-то момент я был в больном бреду и потерял сознание.
Помню только как… Гаспаро нёс меня на руках. С меня уже сняли перчатки, и я проснулся от пульсирующей, но притуплённой боли. Это было в каком-то смысле даже приятно — лежать в чьих-то объятиях и ни о чем не думать. Я не то чтобы понимал, кто меня нёс. Я просто не хотел бояться и рыдать, а желание заснуть вновь брало свое.
Не знаю, сколько он нёс меня, но те минуты ощущались как часы.
Потом он бросил меня на пол уже знакомой мне комнаты, и иллюзия спокойствия сразу же исчезла. Тело заныло с новой силой, где-то стекала горячая вязкая кровь. Меня пробрал холод, казалось, что кости внутри меня тряслись.
С трудом я осмотрел руки: на них все ещё не было живого места, но я знал, что пройдет время, и они заживут. Возможно, даже шрамов не останется… Хотя… — Рагиро протянул Мартину левую руку, где на тыльной стороне рядом с большим пальцем красовался маленький шрам из нескольких
Отец Мартин аккуратно, будто бы боясь причинить ещё больше боли, дотронулся до шрама, но лишь на секунду. Рагиро не без удовольствия пытался прочитать эмоции на лице священника: теперь он не видел страха, скорее бесконечную, почти зеркальную своей боль и нескончаемое сострадание.
Рагиро не стал говорить, что сострадание — это последнее, чего он ждал.
— Гаспаро оставил меня одного, и я на секунду подумал, что хотел бы, чтобы ко мне пришла Донателла. Чтобы она вернула мне теплое одеяло и принесла хотя бы воды. Но она почему-то не приходила.
Еду мне приносили, когда я спал, а спать я стал намного больше. Крики за стенами больше не мешали, как и холод, и каменные стены, и ноющие раны.
К моему счастью, в этот раз Инганнаморте позволили зажить всем укусам, побоям, даже царапинам, и к началу следующего Пути я мог хотя бы твердо стоять на ногах. Меня ждал Четвёртый путь — Путь демонов.
ГЛАВА 12
«ВОЗВРАЩЕНИЕ НА ПАНДОРУ»
Сознание возвращалось крайне медленно, голова раскалывалась, словно по ней несколько часов кряду били железным молотом. Поначалу, как ни странно, Эйлерт обрел обоняние — нос все ещё пощипывало от соли, но в воздухе стоял пряный запах дерева. Совершенно сухой древесины, к которой словно никогда не прикасались волны.
Потом вернулся слух. Корабль не скрипел — корабль словно умер. Он даже не покачивался в такт движениям океана, наверняка ещё бурного после прошедшего урагана. Эйлерт не слышал ни голосов, ни шагов, ни какого-то другого движения. В голове мелькнула равнодушная мысль о том, что корабль без парусов принимал лишь мертвецов.
Эйлерт вполне разумно считал, что все-таки утонул.
Когда вернулось зрение, перед глазами предстала практически ничем не обставленная комнатушка: кровать, стол, стул. Все в настолько темных и скупых цветах, что было пресно и противно на это смотреть. Единственным светлым пятном оказалась белая до рези в глазах простыня, как последнее одеяние усопшего. Эйлерт чуть ли не засмеялся своим невесёлым мыслям и попытался поднять руку. Тело слушалось плохо.
Он откашлялся, зажмурился, чуть-чуть помотал головой, из которой постепенно уходила тупая ноющая боль. На большее сил не хватило: Лерт чувствовал дичайшую слабость, будто из него выжали абсолютно все соки. Ему оставалось только думать, думать и думать, пытаясь не провалиться в беспокойный сон. Он даже не заметил, что на нём была чужая, сухая одежда.
Одиночество прервалось осторожным поскрипыванием двери. Незнакомая девушка со светлыми длинными волосами и острыми чертами лица зашла и не сразу заметила, что гость очнулся. Она вздрогнула, но ничем другим не выдала своего беспокойства. «И это — одна из приспешниц самого Морского Дьявола», — подумал Эйлерт, невозмутимо повернув к ней голову. Он боялся того, кто войдет к нему в комнату, полагая, что начнутся пытки или Страшный Суд.
Девушка даже улыбнулась, а после тихо проговорила: