Дьявольские шутки
Шрифт:
Хотя не уверен, что мне нужно было его знать. Я имею в виду… как бы я себя чувствовал после того, как убил его, зная его имя? Так он навсегда остался для меня безымянным мальчиком, которого я видел всего единожды. Это вовсе не значит, что совесть меня не мучила. Мучила. И кошмары снились. До сих пор снятся иногда. Но это не то, не так, как могло бы быть.
— Бейте, — приказал Чезаре, по-прежнему стоя поодаль от нас. — Бейте друг друга так, будто бьете меня.
Каждый из нас вздрогнул. Это звучало странно: мы представить не могли, что можем им отомстить. Что можем хоть пальцем тронуть Чезаре Инганнаморте.
— Бросьте, — засмеялся Чезаре.
После этих слов мы впервые посмотрели друг на друга. Тот мальчик был ростом примерно с меня, тоже истерзанный и худой. Только глаза у него были широкие и светло-серые, какие-то слишком добрые для такого места. Но взгляд — привычно-напуганный. И дрожащие бледные губы. Я бы решил, что он — мое отражение в зеркале, если бы не доброта. Я знал, что во мне этой доброты никогда не было, нет и уже никогда не будет.
Доброта была для меня роскошью, которую я никогда не мог себе позволить. Даже в те года, когда моя жизнь была… спокойной.
— Начинай, — хриплым шепотом попросил я этого мальчика. — Чем быстрее начнем, тем быстрее закончим.
Конечно же, стоило сказать по-другому. «Чем быстрее начнем, тем быстрее ты умрешь». Я знал, что выживу. И знал, что убью его.
А потом подставил ему свою спину.
Ожидание боли хуже самой боли, помнишь? Этот идиот никак не мог решиться меня ударить. Всего три чёртовых удара, но он не мог нанести даже их! Как же это злило… Злит даже сейчас! Слабак. Ненавижу таких, как он.
Понятия не имею, сколько вечностей прошло прежде, чем он ударил. Не сильно, нет. Но достаточно, чтобы я почувствовал вновь открывшиеся раны. Второй удар был сильнее. Когда таким, как мы, предоставляется хоть какая-то власть, мы теряем голову и думаем, что имеем право творить всё, что заблагорассудится. С тем мальчишкой именно так и случилось: он последовал словам Чезаре — захотел выместить свою злость на мне. Доброта в его глазах никуда не делась, но к ней прибавилось чувство вины, которое вело непосильную борьбу с желанием причинить мне боль. Никогда не видел ничего смешнее. Третий удар заставил меня пошатнуться, но я смог удержаться на ногах. Боль привычными волнами расползалась по телу, но удары того пацана не шли ни в какое сравнение с ударами Чезаре.
Он хотел нанести мне четвёртый удар, но я успел развернуться к нему лицом и, замахнувшись, ударил его первым. Попал я то ли по шее, то ли по лицу. То ли где-то между, но ярко-красная полоска появилась на его щеке непозволительно быстро. Прежде чем я замахнулся ещё раз и прежде чем он рывком повернулся ко мне спиной, я заметил, как заблестели от слёз его глаза. Не понимаю, как он смог продержаться вплоть до четвёртого Пути, если начинал плакать уже от такой мелочи.
Я не люблю медлить. Тогда тоже не любил, поэтому второй и третий удары нанес один за другим. Чужие крики заглушали крики того, кто был предоставлен мне, и я был этому даже рад. Не хотел слышать его голос. Вообще ничего не хотел о нем знать.
Многое отдал бы за то, чтобы навсегда забыть о его существовании.
Мальчик встал, немного пошатываясь. Полоска от моего первого удара была неестественно
Я вновь повернулся к нему спиной. Во второй раз его удары были более уверенные, более сильные, но все ещё недостаточно для того, чтобы я закричал.
Ему это не нравилось. Ему не нравилось то, что он не мог причинить мне такую же сильную боль, как ему причинял я сейчас и все Инганнаморте за три Пути. Ему не нравилось его собственная беспомощность, и в этом я очень хорошо его понимал.
С разных сторон мы оба слышали чужие крики, плач, которые только усиливались с каждой новой секундой, и эти звуки раздражали сильнее всего остального. Кто-то уже лежал на полу, сотрясаясь в рыданиях. Кто-то остервенело бил того, кто стоял или лежал напротив. Кто-то не торопился так же, как мы. Каждый вёл себя по-разному, но у всех застыл неподдельный ужас в глазах. Этот ужас мог бы нас объединить, если бы мы хоть на секунду подумали о ком-то, кроме себя.
Я снова нанес мальчику напротив три удара. Он сделал то же самое. Это продолжалось непозволительно долго, и у меня не было сил считать, сколько раз каждый из нас поворачивался друг к другу спиной. Он кричал и плакал сильней с каждым новым ударом. У меня дрожали колени, и мне тоже хотелось кричать: не только от боли, но и от ужаса, от нежелания делать то, что я делал. К тому, моменту, как я первый раз рухнул на пол, едва ли в состоянии пошевелиться, кто-то из детей уже лежал замертво, а их убийцы сидели рядом, переводя дыхание и постанывая. Мальчик, который бил меня, протянул прилично — я был уверен, что он сдастся раньше, но он всякий раз вставал и вставал, а его колени подкашивались сильней, и он сам был таким бледным, что я знал: я почти добил его. Губы у него дрожали, зубы стучали друг о друга, а из глаз беспрерывным потоком текли слёзы.
Я знал, что, когда всё закончится, я тоже буду рыдать. У меня не было в этом никаких сомнений.
Едва я подумал об этом, он снова повернулся ко мне спиной, и я, замахнувшись, опять со всей силы ударил. Он взвизгнул, рухнул на пол со странным треском и больше не издавал никаких звуков. Я понял, что он умер, но все равно нанес оставшиеся два удара, и лишь после этого палка выпала из моих ладоней.
Тяжело дыша, я развернулся всем телом, чтобы глазами найти кого-то из Инганнаморте. В живых осталось только десять из нас, и я тогда подумал, что это даже много.
— Браво! — Чезаре три раза хлопнул ладонями. — А теперь снова разбейтесь на пары и продолжайте. Я же сказал, что нам нужны лишь самые выносливые.
Инганнаморте посчитали точно так же: нас было слишком много для них.
Все повторилось: мы встали друг напротив друга и стали поочередно хлестать чужие, и без того израненные спины. В этот раз я не всматривался в того, кто меня выбрал, едва ли поднимал на него глаза. Единственное, что я запомнил в нём, это борозды на спине — в разнобой, разной глубины и длины, от разной силы удара, одна на другой, скрещённые и параллельные друг другу. Кровоточащие до невозможности. Мерзкие до трясучки.