Дьявольский коктейль
Шрифт:
Конрад был лауреатом Оскара, это придавало ему особый вес, так что ко всем, кроме главы фирмы, он обращался «дорогуша». У него был чудесный бас и холеные усы. В съемочной группе у него была репутация оригинала, с которым все стараются быть оригинальными, но, кроме внешнего блеска, у него был настоящий профессионализм и быстрый аналитический ум специалиста: мыслил он в категориях двадцати четырех кадров в секунду.
– "Бил-Филм" никогда уже его не возьмет, – ответил Терри. – Знаешь, что он отмочил? На скачках в Аскоте отснял семьсот пятьдесят метров без фильтра, разумеется, впустую, а вдобавок целый месяц там не было других состязаний.
Терри
Потом к нам подсел Саймон. Конрад и ему протянул стакан. Саймон был разнорабочим, в свои двадцать три года он отличался редкой беспомощностью, а иногда проявлял такую наивность, что окружающие начинали сомневаться, нормальный ли он. Работа его состояла в том, что он щелкал хлопушкой перед каждой съемкой, отмечал количество и тип пленки, заряжал камеры.
Заряжать его учил Терри. Для этого необходимо намотать пленку в абсолютно темной комнате, действуя исключительно на ощупь. Тренировался он на свету с испорченной пленкой, и, когда научился делать это вслепую, Терри доверил ему камеру и после съемочного дня обнаружил, что пленка засвечена.
Позже установили, что Саймон сделал все, как учили: вошел в комнату, зажмурился, намотал пленку и закрыл камеру. Правда, не выключил при этом свет.
– Эван сказал печатать все дубли. – Он обвел нас взглядом, наверное, ожидал увидеть глубокое изумление. – Но если уже первый дубль годился для печати, – продолжал он, – зачем надо было его повторять?
Конрад сочувственно посмотрел на него и сказал:
– А ты подумай, дорогуша! Пораскинь мозгами!
В этом Саймон был не силен.
Бар – большой и прохладный, с толстыми стенами и коричневым кафельным полом. Днем здесь очень хорошо, но днем мы заняты. Вечером о настроении говорить не приходилось, потому что какой-то осел установил на потолке несколько мощных ламп. Барышни потягивали смесь лимонного сока, джина и содовой. По мере того, как за окном садилось солнце, их лица над круглым столом приобретали все более заметный зеленоватый оттенок. Под глазами Конрада выступали черные круги, а подбородок Саймона казался еще больше.
Впереди маячил скучный вечер, такой же, как все на прошедшей неделе: долгие разговоры о работе вперемежку со сплетнями, коньяком, сигарами и ужином из якобы испанских блюд. Мне даже не нужно было учить текст на завтра, потому что в сценах 624 и 625 я издавал только нечленораздельные звуки и немного стонал.
Господи, думал я, скорей бы все это кончилось. Мы перешли в такой же неуютный зал. Ужинал я между Саймоном и девицей, которая снимала с меня наручники. Всего за столом было двадцать пять человек – технический персонал, я и актер, игравший мексиканского крестьянина, спасающего меня в конце фильма. Съемочную группу дирекция сократила до предела, а сроки съемок в Испании ужала, насколько было возможно.
Вопрос денег. Сначала хотели снимать где-то в Пайнвуде, но покойный режиссер твердил, что ему нужны атмосфера настоящего зноя и дрожащее марево над раскаленным песком. Царство ему небесное.
Место Эвана во главе стола пустовало.
– Он разговаривает по телефону, – сообщила девушка, приставленная к наручникам. – Как вернулся,
Я кивнул. Эван почти каждый вечер звонил в дирекцию, хотя обычно разговоры были короткими.
– Как я хочу домой, – вздохнула девушка. Это был ее первый выезд на натуру. Наверное, она радовалась предстоящей поездке, а сейчас была разочарована. Она не ожидала этой страшной жары и скуки. Джилл – ее звали Джилл, хотя Эван окрестил ее На Ручки, от слова «наручники», и это было немедленно принято группой, – смотрела на меня. – А вы?
– Я тоже, – ответил я сдержанно.
– На Ручки, деточка, так нечестно. Не подзуживай его.
– А я и не подзуживаю.
– А я думаю, что подзуживаешь.
– Сколько народу участвует? – спросил я.
– Все, кроме Эвана. Собралась уже круглая сумма.
– Кто-нибудь уже проспорил?
– Почти все, дорогуша. Сегодня после обеда.
– А ты?
Он прищурился и покачал головой.
– Я знаю, что ты вспыльчив, но обычно скандалишь из-за других.
– Это против правил, Конрад, – сказала Джилл.
Я работал с ним на трех картинах, и он, конечно, рассказал мне, кого обставил.
Эван энергично прошел к своему месту и принялся за черепаховый суп. Он уставился в стол и явно не слушал Терри.
Я присмотрелся к нему повнимательней. Ему было сорок, он был худ, среднего роста, полон энергии и размаха. Темные вьющиеся волосы, костистое лицо, темные горящие глаза. Он был погружен в свои мысли, в его голове рождались какие-то картины, видения. Он был напряжен, пальцы крепко сжимали ложку, шея и спина неподвижны.
Я очень не люблю это его настроение. Оно вызывало у меня дурацкую реакцию. Мне все время хотелось поступать ему назло, игнорировать его указания, даже если он был прав. Я чувствовал, что в эту минуту в нем зреет, и ненавидел его все больше и больше.
Эван доел паэлью по-английски, отодвинул тарелку и сказал:
– Значит, так...
Немедленно наступила тишина. Голос его был напряжен. Его состояние передалось всем присутствующим. Находиться в одной комнате с этим типом и не замечать его было невозможно.
– Как вам известно, фильм называется «Человек в автомобиле».
Нам это было известно.
– Вам известно также, что, по крайней мере, половина отснятых сцен включает автомобиль.
Это мы знали даже лучше, чем он, потому что работали над картиной с самого начала.
– Так вот, – сказал он и обвел глазами съемочную группу. – Только что я разговаривал с нашим продюсером... и убедил его... я хочу изменить весь сценарий... всю идею фильма. В нем была одна ретроспективная пиния, а будет несколько. Сцену в пустыне решаем таким образом, что каждый эпизод с человеком в автомобиле завершает прошедший день... силы его убывают... сцену спасения убираем... то есть герой умирает... боюсь, что твою роль, Стив, – он посмотрел на актера, который должен был играть крестьянина, – мы тоже выбрасываем, но твой договор остается, конечно, в силе. – Он вновь обращался ко всем: – Мы выбрасываем все эти элегантные легкие сцены с девушкой, снятые в Пайнвуде. Фильм завершается точным повтором первого кадра. Общий план с вертолета, наезд на автомобиль, потом камера отдаляется, так что остается только точка в пустыне. Потом камера перемещается на край ближнего холма, и мы видим крестьянина с ослом на веревке, а зритель уже сам решает, заметит крестьянин нашего героя, спасет ли его или пройдет мимо.