Дыхание бури
Шрифт:
— Поющие с Ветром! — я открыл глаза, перехватывая поудобнее самею. — Это не похоже на Залы Гнева…
— …и ты не звал прислужников Дома Спокойствия, — ровно закончил высокий. Его спутница — да, что-то в движениях, плавном взмахе самеи подсказало, что это все же «она», — не говоря ни слова, встала в традиционную позицию Поющей. — Знаем. Но сегодня мы изменим правила.
— И выбора у меня нет? — в общем-то, риторически поинтересовался я. Отступил назад, закручивая перед собою самею, привыкая к балансу, ловя ее ритм. Высокий килрач освободился от плаща, и не менее риторически спросил:
— А ты знаешь, что такое выбор?
За моей спиной поднялась волна и побежала к берегу,
Самея запела, описывая широкую восьмерку, прыгнула навстречу Поющим — и в одинокую песню вплелся плач ее подруг. Самеи столкнулись, разлетелись, я пригнулся, почти упал на песок — и выпад напарницы высокого пропал втуне. Он с трудом отвел мой удар, и тут же ответил из сложнейшей позиции — настал мой черед уклоняться, а затем отражать косой взмах слугини.
Танец, — а бой с Поющими всегда был танцем, — навязал нас свою волю очень быстро. После первых рискованных выпадов, попыток поймать противника на ошибках, притирки друг к другу лихие наскоки прекратились. Мы кружились по пляжу, иногда выходя из круга света, ступая в кипящую пену бросающихся на песок волн, скупыми, осторожными пируэтами мелькая между нависающих над нами валунов. Каждый шаг, каждый вздох, шум океана, скрип песка под ногами, перекатывающиеся потревоженные нами камни, гудящий ветер и песни самей — все сплеталось воедино, плавилось в нас, танцевало с нами, огораживало нас от всего, что могло нарушить гармонию танца.
Я приходил в Залы Гнева не раз в прошлом, но эти Поющие были, наверное, лучшими из всех, с кем мне доводилось встречаться. Они вели меня, контролировали бой, направляли мои удары, и позволяли мне направлять их. Их души по-прежнему были закрыты от меня, но сам я беспрерывно ощущал их касания, пробуждающие воспоминания, сомнения, задающие вопросы и тут же требующие ответа. Они будили во мне гнев, ярость, отблеск которой толкнул меня в круг танца, подпитывали ее, раздували тлеющий во мне огонь. «Кем же ты стал?» — смеялась самея слугини; «на что ты надеешься?» — язвила самея высокого. «Куда тебе идти?» — хмурилось небо; «где будешь искать ответы?» — рычало море. «Кому ты нужен?» — визгливо скрипел песок; «потерян, забыт, предан…» — тонко стонал ветер.
«Освободи ярость, выпусти гнев…» — нашептывал танец, кружа, ведя нас. — «Стань свободным…»
«Не дождетесь!.. Я… я не позволю…»
«Нет?» — ласково улыбнулась ночь.
«Нет?» — засмеялись самеи Поющих.
«Нет?» — прищурился наблюдавший за нами с горизонта Храм.
«НЕТ!» — выкрикнула моя душа.
«А так?» — шепнули они вместе.
Танец изменился, точно текучая вода, хлынувшая в другое русло. Плавная неторопливость исчезла, дав дорогу жесткой, отточенной технике боя. Высокий почти прекратил атаковать меня, полностью предоставив инициативу слугине, но легче от этого мне не стало. Если раньше ей приходилось подстраиваться под ритм танца, то теперь она полностью подавила его, перестроила на свой манер, заставляя уже танец подстраиваться под нее. Она меняла, плела новый узор, и что-то в нем мне было знакомо. Удары, пластика перемещений, маленькие, незаметные штришки, так много говорящие опытному взгляду… Я помнил эту манеру атаковать, закрываться от неожиданных выпадов, помнил этот скупой, до предела рациональный, не позволяющий ни одного лишнего взмаха, лишнего движения стиль боя. И эти воспоминания несли боль, горечь и страх понять, что мои худшие предположения могут оказаться правдой.
В какой-то момент высокий полностью выключился из танца, оставив нас вдвоем. И слугиня,
Я вскрикнул, отчасти от обжегшей глаза боли, отчасти от подлой неожиданности — нельзя так в танце, нельзя… Больше я ничего не успел: Поющая отпрыгнула назад, ее самея пропела торжествующую песнь — и удар прямо в лицо отшвырнул меня назад, мигом заставив забыть о рези в глазах. Самеи проектировались так, чтобы ими трудно было нанести серьезное увечье, но причинить ударом сильную боль — запросто.
Что я и ощутил на себе!
Ярость вскипела в груди, сжала сердце, стянула огненным обручем виски. Я зарычал, перекатился назад раз, другой, уходя от атак, вскочил на ноги, моргая слезящимися глазами. Самея пронзительно взвыла, вторя разрывающему сознание воплю. Боль, ярость, отчаяние, все, что мне довелось пережить за эти десять дней, все, что осталось в заставляющих меня вскакивать посреди ночи с криком кошмарах, все, от чего я заставлял себя каждый день до изнеможения бежать по островкам, — все слилось в опустошающем душу крике. И тогда я соткал свой узор — и ритм танца полностью подчинился мне.
Это не заняло много времени. Я сам себе показался расплывшейся тенью, просочившейся между молекулами воздуха. Я не оставил ни единого шанса: ни ей, ни себе — ярость танцевала с нами, и ярость была сильнее нас обоих. Она швырнула меня к ней, помогла проскользнуть под ударом, и она же вырвала у меня хриплый, задыхающийся вопль, рассекший внезапно ставший густым, неподатливый воздух.
— Будь… — моя самея парирует ее выпад, я чуть надавливаю, перенося вперед вес тела…
— …ты… — сила удара и инерция продолжает разворачивать нас, но мне легче удержать равновесие и я резко усиливаю натиск…
— …ПРОКЛЯТА!!! — ее рука соскальзывает с древка, я сильным толчком отбрасываю оружие слугини в сторону. Я разворачиваюсь на месте, не глядя, посылаю самею назад. Мой безумный, звенящий крик рушится на нее, срывает ее ментальные щиты, — и я чувствую ее страдание, ее муку, за то, что она сделала, за то, что заставила меня пройти через все, за то, что оживила угнездившуюся в памяти боль, заставила ее выйти наружу…
Полупрозрачная фигура передо мною, отшатывается, теряет равновесие… Впаянный бесчисленными тренировками и учебными боями разворот на месте, удар вслепую назад… Жесткий, тупой толчок, передавшийся через оружие в кисть, сдавленный стон из-за спины…
Раздвинувшее сгустившуюся в памяти пелену и тут же нырнувшее обратно видение, тем не менее не помешало мне, не затуманило рассудок, не заставило потерять хоть на миг вернувшийся контроль над собой. Да и не было это видением, собственно. Я как бы раздвоился: одна часть меня отчаянным усилием попыталась отклонить рванувшееся к шее слугини оружие, а другая заинтересованно изучало вспыхнувший в памяти проблеск, воспоминание.
Я все же сумел отклонить самею, и удар пришелся вскользь, зацепив застежку, а затем и вовсе срывая накидку с нее. Испуганной птицей, раскинувшей в тревоге крылья, плащ взмыл над нами. Поющая повалилась навзничь, не издав и звука; прощально всхлипнули наши самеи, наперегонки покатившись в сторону океана.