Дыхание Голгофы
Шрифт:
На радостях я позвонил тестю.
– Ага. Наконец, всерьез зачесались. Вспомнили. Значит, достучались мои послания в Верховный Совет и Минобороны, - возликовал Сергей Сергеевич. – Ты только сейчас, с пылу с жару на абы что не соглашайся. Веди себя по-хозяйски. Ты исполнил воинский долг и достойно, пока они тут задницы просиживали. Ты, между прочим, жизнью рисковал. И вообще веди себя уверенно, пусть эти чинуши знают, что за твоей спиной есть человек, который, если надо может навалять «маляву» хоть Папе Римскому. С богом, сынок!
Я иду, да нет, кажется, лечу по городу. К месту дислокации этого ЖКО исполкома,
Я прохожу очередной стихийный рынок – их много теперь по интересам. Здесь, например, торгуют древностью или последними эксклюзивами потерянного социалистического рая. Это такой лохматый закуток, где над поношенной верхней одеждой, бельем и шляпками весело порхают гипсовые амуры и ангелочки с кудряшками. Потом тугие стопки классиков всех времен и народов, в изрядно потертых, как бы измученных вздохами страждущих книгочеев, а дальше - россыпью мизерные иконки, посуда, ломберный столик с парочкой венских стульев, и коврики, коврики… Я теряюсь в этой многоголосице – все норовят удержать меня возле своего товара, и я с ужасом ловлю на их одинаково серых от бестолковщины быта лицах, такую беспросветную тоску и отчаяние, что мне не терпится вырваться из этих масс на простор за глотком свежего воздуха. Но тут я натыкаюсь на… Рериха, того самого афганского Рериха. Я смотрю на него с изумленной радостью и, по-моему, с восхищением. Меня кто-то толкает сзади. Но я стою твердо, будто в оцепенении. Старик держит в руке огромный бронзовый крест с распятьем и, кажется, воздел его над моей головой. Но вдруг его глаза наливаются гневом и меня охватывает ужас. Я пячусь назад и едва не сшибаю старушку с портретом царя Николая Романова. Я бегло извиняюсь, но глаза Рериха меня держат цепко, не отпускают. А бабуля жадно и жалко, заглядывая мне в глаза, канючит:
– Купи, а? Купи картину. Это же знаменитая школа Иванова. Подлинник, недорого отдам.
– Да зачем она мне, мамаша, - отвечаю я и смотрю мимо нее. Просто я ищу глазами Рериха, я его потерял и сердце мое сжимается, но не от боли, нет, от памяти. Рядом с ним была моя дочь. Тогда в Афгане. Он ее помнит.
Но старуха следит за каждым моим движением и всюду тычет своего Николашку. И я вижу только ее и этого убиенного государя. А Рериха нет.
– Купи, купи картину, сынок. Хоть на кусок хлеба…
– Да не нужен он мне. Я не монархист, - отвечаю я, достаю какие-то деньги и сую ей. – Возьмите, пожалуйста.
– Милостыня мне ваша не нужна, - вдруг гордо вздернув подбородок говорит женщина. – А кто ж тогда ты, если не монархист? Антихрист?
– Не знаю, мамаша, еще не понял, - оттирая ее от простора, - бормочу я, все еще надеясь найти этого Рериха. Но его нет. Исчез. И какая-то подзабытая смесь полутоски полудосады охватывает душу.
Старушка вдруг опускает портрет к моим ногам и говорит в сердцах:
– Ну и напрасно, молодой человек. Когда-нибудь этому портрету цены не будет. Здесь целая эпоха. Это художник изобразил батюшку сразу после отречения. На станции Дно. Вот так Господь-то и подвел его к станции своей Дно. А сегодня, похоже, и мы все застряли на этой станции…
Я, наконец, выбираюсь из толпы и ловлю себя на том, что не очень хочу топать в это ЖКО исполкома. Сейчас меня просто душит неожиданно обретенный после базарчика простор. Да плевать мне на эту квартиру. А может ее и нету вовсе. Ничего так просто не бывает.
А у кабинета толпища – ждать тебе служивый прелестей от чиновников вечность. Но тут вдруг вываливается из казенных дверей эдакий сочный здоровяк в очках-хамелеонах. И голосом, не терпящим возражений, заявляет:
– Инвалиды войны и пенсионеры республиканского значения – вне очереди. И пальчиком, насмешливо. – Но по алфавиту.
– И откуда тебя, милого, Господь-то послал, - проворковал дедок с медалью за Победу на Германией на лацкане пиджака, шагая к двери. Остальная группа маленько отваливает в легком раздражении. И нас таковых с ветераном Отечественной остается трое. Мы занимаем позицию за стариком. Блатноватый на вид парень с татуировкой на кисти руки – якорек со змеей и я, без опознавательных знаков в обычных темных брюках и легком свитерке. Со времен новых демократических изысков я все реже тянусь к военной форме. Разве что на день Победы и свой армейский праздник. Ну, это святое. А сегодня моя форма чиновникам, как красная тряпка быку.
Блатноватый пошел по алфавиту первым. У него фамилия была Акимов. Я, значит, второй. И хотя он пропускал ветерана с медалькой, тот оказался неумолим. «Все как положено». Впрочем, блатноватый был на комиссии недолго. За дверью вдруг разгорелся шум, какие-то нервные выкрики и, кажется, даже с матерщиной. Так что блатноватый вылетел из кабинета задницей вперед.
– Не обольщайтесь, пацаны. Эта комиссия «на хрен всех» называется, - весело обобщил парень и исчез.
– Начинается, - сказал ветеран.
Какое-то время там, за дверью держалась пауза – видно, члены комиссии отходили от первого посетителя. Но тут я обратил внимание на плюгавенького мужичка с ехидцей меряющего меня взглядом. Вероятно, этот ушастый хмырек не доверял моему патриотическому прошлому. И свое сомнение ему нетерпелось выразить вслух.
– А вы, молодой человек, в какой кампании участвовали. Уж не в русско ли японской?
Тут я с трудом сдерживая себя сказал:
– В русско-афганской, лопоухий вы наш.
– Эй ты, отвали от человека. Не видишь, что он инвалид, - поддержал меня крепыш из толпы.
Тут мне стало так стыдно. Провалиться бы сквозь землю. Благо, отворилась дверь и пригласили следующего, меня то есть.
– … Должны вас огорчить, молодой человек. Пока квартир свободных нет. Сейчас ведутся разговоры о создании вторичного рынка жилья. Мы вызвали вас с целью перерегистрации. Всех льготников приглашаем. Мы не исключаем в будущем субвенций минобороны. Это по вашей линии, - сухо, монотонно говорит мне очень ухоженная дама средних лет за большим руководящим столом. Тут же по правую руку от нее, у стены на стульчиках чинно устроились несколько деятелей, во главе с тем самым амбалом – полагаю, это представители служб по интересам. Но у всех одинаково заостренные на милый отказ лица. – Мы, конечно, попытаемся войти в ваше положение, к тому же нам постоянно напоминает о вас поток «кричащих» писем из государственных органов. Но поймите и нас. Ну, во-первых, вы не один, а во-вторых, ситуация с жильем архикритическая сейчас. А ваше министерство только обещает квотировать своих.