Дыхание грозы
Шрифт:
Правда, рядом с чужим, узнали, спокойно покачивался Миканор, но любопытство от этого не только не убавилось, а стало острее. Миканор сам теперь был начальством, пусть своим, небольшим, а все ж начальством. Все важное, что приходило в Курени, шло через него; что-то важное, неизвестное — чувствовали — надвигалось и теперь, с этой коляской…
Таратайка прокатила по дороге у края болота, у самого леса и остановилась возле Миканорова надела. Тут и Миканор, и чужой сошли с таратайки, распрягли коня, пустили пастись. Неизвестно было, о чем там говорил приезжий с Даметихой, с Даметиком, подошедшим с косой на плече; зато видели все: приезжий снял городской пиджак,
Дойдя до покоса, приезжий снял косу, поточил. Размахнулся ею — раз, другой, пошел ровно. Косил привычно, уверенно: видно было, что брался не впервые. И все ж заметили:
приезжий не косарь, и не только потому, что прибыл на городской коляске, а и по тому, как стоял, смотрел на помощника своего Даметик, как усердствовала у костра, готовя завтрак, Даметиха. Очень уж резво бежала потом к косарям, радушно просила о чем-то приезжего. Звала, видно, подкрепиться.
Приезжий с Миканором уселись около воза, перекусили — и снова взялись за косы. Пока можно было косить, махал косою гость рядом с Миканором, не давал никак куреневцам разгадать загадку. Правда, личность самого приезжего скоро была выяснена; кто был поближе, узнали, а кто был далеко, услышали, что приезжий — не кто иной, как председатель райисполкома Апейка; но загадку это обстоятельство не только не прояснило, а как бы запутало еще больше: зачем он тут, зачем добрался аж до мокутьского болота; почему не приступает к своему руководящему делу, а машет Даметиковой косой! Не было бы странным, если бы он, такой прыткий, добравшись сюда, приказал, как надлежит начальству, собрать всех, приказал бы помолчать и стал бы говорить о политике, о том, что надо выполнять куреневцам, чтоб не быть в долгу перед государством Стал бы, как другие, расхваливать колхозы, призывать вступать в них. Этот же не приказывал, махал и махал косой, словно и заботы другой не было; таил, что привело его в такую даль…
Утро было солнечное, все болото поблескивало и как бы дымилось. Люди посматривали на гостя, гадали, но не останавливались — косили, ворошили ряды, словно аисты, деловито белели по всей ширине болота, на котором торчало уже немало стогов. Солнце пекло, трава привяла, кое-кто уже бросил косить, а городской гость все махал и махал косою, будто только для этого и приехал.
Первая не выдержала Сорока: повесив косу на дубок, напрямик через ряды, через некошеное направилась к Миканорову помощнику. Стала рядом, уперла руки в бока, важно проследила, как он работает. Знала — все, кто может видеть, смотрят на нее.
— Что, тетка, проверяете, какой косец? — хитровато глянул председатель. Он вытер немужицкой ладонью лицо:
пот разъедал глаза.
— Косец, не секрет, управный! — отозвался в тон ему Миканор. — Нанял не жалею! Косец — молодец!
— Косец — игрец! Да очень же старается!
— Марку ж надо держать! Чтоб не осрамиться сразу!
— Перед кем же ето такой старательный?
— Как перед кем! Перед хозяином! Перед Миканором, дядькой Даметиком!..
— Косец — молодец! Не сумневайтесь, тетко!
Сорока взглядом кольнула Апейку:
— Агитировать за колхоз прибыл?
Апейка воткнул косовище, затаил улыбку.
— Да нет же! Видите, помочь вот Миканору надо! По службе человек занят, а отец — старый!.. — Уловив хитрый, испытующий взгляд женщины, с усмешкой, доверительно наклонился к ней. — Ну, и, признаться, заработать хочу! Зарплата малая!
— Совсем обеднел:
— Да власть тут ни при чем! Дорого все! — Апейка видел: за шуточками баба выпытывает что-то, ждет, нарочито серьезно, озабоченно спросил: Может, вам надо помочь?
Она будто и не удивилась:
— Поможешь! Вспашешь с ладоньку — беду наведешь на Сорокину головоньку! Скосишь какую частицу — кулачкою назовешь молодицу. Мол, батраков нанимает — семь потов выжимает!..
— Вам, тетка, не страшно! — засмеялся в ответ на Сорокины присказки Апейка. — Вам сделаем исключение: у вас особые условия, вы — вдова!
— Вдова — сама себе голова! А как начнется коллективизация, дак не поглядите, скажете: иксплутация!
— Дак, может, теперь и мне эксплуатацию припишут? — в шутку перепугался Миканор.
— Упишут! Сама в сельсовет схожу! Начальству в уши нажужжу.
Как ни показывала себя беззаботной Сорока, пошла назад, чувствовал Апейка, недовольная: ничего толком и не вызнала! Вскоре за ней наведался Андрей Рудой; курил, рассуждал о большой политике, осторожно, дипломатично подходил тоже: какие важные дела привели сюда председателя райисполкома? Гомонил, суетился Зайчик; молчал больше, внимательно, вдумчиво слушал Чернушка; гостей за день перебывало у Апейки достаточно. Он все посмеивался, уверял: помочь Миканору приехал и заработать надо. Он видел, что никто не верит ему, и был доволен той загадочностью, которая росла вокруг него, вызывала к его визиту все больший интерес. С этой загадочностью росло будто и значение его приезда сюда.
Не было ничего удивительного в том, что под вечер, когда стала спадать дневная горячка, людей снова потянуло к Миканорову огоньку. Потянуло далеко не всех, многие из хозяев неотрывно приросли к своим возам, своим наделам, как некиим рубежам обороны, настороженно следили издалека, будто ждали вражеского нашествия. Огни, что неспокойно краснели по всему болоту, напоминали Апейке бивуаки времен войны, как когда-то под Рачицей или под Микашевичами… Перед боем…
Видно, многих из тех, что сидели в обороне около возов, представляли у Миканорова огонька жены. Женщин было больше среди тех, кто окружал Апейку. Они держались вместе, то гомонили меж собой, то прислушивались к тому, что говорили мужчины с начальником; больше всех — Андрей Рудой, который добивался какого-то «научного» подхода…
— Дак скоро в коллектив нас погонят! — вломилась вдруг грубо Сорока. Апейка заметил: на людях она как бы похвалялась своей грубоватостью, смотрите, мол, какая я смелая!
Она обрезала Андрея, возмущенного ее некультурностью, намеренно резко повторила:
— Скоро?
Апейка спокойно, устало, с какой-то вялой усмешкой сказал:
— Не скоро.
— Не скоро? — Сорока на мгновение растерялась: не ожидала такого. Женщины заволновались.
— Не скоро. — В тишине, готовой взорваться, добавил:
Совсем не будут. Гнать — не будут.
— Неужели? — выказывая всем мудрость свою, не поверила Сорока. Не только не скрывала, — похвалялась: не верьте никто; я не верю, и вы не верьте!
Женщины, готовые было успокоиться, настороженно примолкли. Смотрели на Апейку, ждали.
— Не будут. Сами проситься будете — придет пора!
— Ага! — насмешливо отозвалась Сорока. Ее весело поддержали.
— Будете! — Пророческая уверенность Апейки заставила притихнуть.
— Да мы еще посмотрим: принимать или не принимать! — помог Миканор.