Дыхание грозы
Шрифт:
— И что, очень хворая?
— Сестра? Сжелтела, что листок лозовый!..
— Беда какая! — посочувствовала Ганна.
— И не говори, беда!..
— А я своим хочу помочь… "Не терпится тоже…
— Ага ж, конечно!..
Ганна пошла к своим. Отец блестевшей лопатой подкапывал кусты картофеля, а мачеха и Хведька выбирали. Мачеха разогнула спину, с подозрением глянула на Ганну:
— Про что ето вы там?
— Так. Ни про что…
Выбирая картофель, Ганна то и дело поглядывала на дорогу,
Он приехал после обеда. Один. Едва увидела его — почувствовала, как кровь прилила к лицу. Голову не подымала, почему-то тяжело было поднять, сердце билось часто и горячо.
Но и не подымая головы чувствовала, как он подъехал, слышала скрип его телеги, его голос. Что сказал он матери, не разобрала, ветер отнес слова.
Ганна смущенно упрекнула себя: надо ж, переживает, как какая-то девчонка! Глаза боится поднять, как воровка. Чудачка! Кажется, он глядит на нее, следит, видит, как она растерялась. А она вот сейчас возьмет да тоже посмотрит на него, прямо в глаза. Пусть судит!..
Подняла глаза на него, с усилием, с тревогою. Он не смотрел, он помогал матери копать. Казалось, весь ушел в свое дело. Это было видйо по тому, как работал, по всей его ухватке. Не глядит, даже глядеть не хочет. Что ж, пусть не глядит. Ей этого и не надо!
Но Ганна не могла не смотреть на него. Ее взгляд будто притягивало к Василю. Ее сердце, казалось, чувствовало приближение грозы, ждало желанных и грозных раскатов грома, от предчувствия которых жутко и радостно захватывало дух. Все мысли, все ее внимание были теперь в той стороне, где озабоченно склонялся Василь.
Почему он один приехал? Где Маня?
Она беспокоилась, что Василь уедет рано, что мачеха задержится допоздна. Едва скрыла радость, когда под вечер мачеха заторопилась домой Кормить скотину. Она побрела за возом с картошкой. Отец тоже пошел: правил конем Ганна осталась, сказала: еще хочет покопать. Не разгибаясь выбирала картошку, бросала в короб. Хоть головы не подымала, сразу увидела то, что хотела: пошла наконец в село Василева мать Остался только Хведька.
Надвигались ранние осенние сумерки. Люди, возы с картошкой один за другим уезжали с поля.
Ганнино сердце билось сильно, тревожно Теперь самое время. Теперь или никогда Неужели не подойдет, не захочет подойти к ней? Настороженная, прислушивалась, ждала. Нет, не идет, не хочет. И так не терпелось увидеть ближе, так боялась, что упустит время и уже никогда им не удастся побыть вдвоем, наедине, как мечтала давно: вдвоем, одним, — что не выдержала. Бросила засохший стебель ботвы, забыв обо всех опасностях, обо всем, быстро, торопясь подалась прямо к нему.
Он
Ганна, останозясь перед ним, перевела дыхание. Родный, какой родный! Не во сне ли это! Увидела на полотняной, с черными от земли пятнами, рубашке заплату, неумело пришитую: "Сам, видать, пришивал!" — и горечь вины, и нежность, и жалость нахлынули на нее.
— Василь…
Только и могла выговорить. Но как сказала, — так, ка-к тогда, в бессонные ночи, когда о нем думала.
У Василя вдруг мелко, по-детски беспомощно задрожали губы. Не смог скрыть обиды.
Стояли молча. Ганна заговорила первая:
— Давно не виделись…
Она сказала не так, как надо было: почему-то радостно.
Он ответил холодновато:
— Давно…
— Возмужал ты… Мужчина уже…
— Пора…
— Я тебя видела…
Он не поинтересовался — когда.
— Ты коня перепрягал… Ехать, видать, собирался куда-то…
Снова умолкли.
— Я тебя тоже видел…
— Ты отвернулся…
— Не тогда… Как шла к своим…
Ганна обрадовалась; — Когда?
— Позавчера…
— На загуменье?!
— Я в гумне был…
— Ты?.. Я Володьку видела…
— Мы вдвоем… Я в гумне, у ворот…
— А я не знала.
Слова эти вырвались сами собой, в них было откровенное, нескрываемое сожаление. Так же откровенно, но немного обиженно упрекнула:
— Не вышел… Спрятался…
— Я нарочно…
— Зачем? — Ганна с трудом произнесла: — Противна я тебе?
— Чужие… У тебя — свое, у меня — свое…
— Мне… хотелось повидаться!..
Ей попалась на глаза еще заплата, аккуратно пришитая, наверно женой.
— Как тебе живется?
— Так… живется…
— Маня — хорошая. Работящая… аккуратная…
— Аккуратная…
Он не хотел говорить о жене. Опять немнрго помолчали.
Василь пересилил себя, свою отчужденность, бросил исподлобья ревнивый взгляд:
— А ты как?
— Не спрашивай…
— Богачка!..
Губы ее насмешливо поджались:
— Богачка…
Она мгновение еще сдерживалась. Таила горечь и сожаление, как обычно. Как все месяцы, все эти годы, от всех. Привыкла уже таиться. Но зачем же таиться от него? Кому ж и признаться, как не ему?
Как молнией полоснула по Василю взглядом.
— Василь, мне ето ихнее богатство… во! — Ганна порывисто провела ребром ладони по шее. — Пускай оно — огнем!..
Он смутился:
— Работать много заставляют, говорят…
— Если б ето одно…
— И, говорили, бьет…
— Всяко бывает…
Сдерживалась вначале, по давней, неизменной привычке — не показывать другим горе. Но только мгновение. Больше, если бы и хотела, не смогла бы скрывать. Открыто, с какой-то отчаянной решимостью выдохнула: