Дыхание осени

Ручей Наталья

После пережитого стресса, не сговариваясь, плетемся на кухню. Я завариваю зеленый чай. Егор быстро сооружает на всех бутерброды, благо помимо собачьей еды они успели купить человеческую. Яр высматривает что-то в окно. Звезда, не дождавшись компании, хрустит честно заработанным кормом, тыкая мордой в яркую миску.

Ко мне возвращается чувство реальности и речь уже после первого бутерброда.

— И что это было?

Егор присматривается к салями, но я качаю головой.

— Да нет, — говорю, — я о дружеском визите вашей матери. Кто-нибудь понял, что значили ее слова,

брошенные перед уходом? Я люблю своих сыновей… что бы я там не думала… Можно подумать, я утверждала обратное.

Хотя, да, намекала, если быть честной, но больше не на то, что не любит, а что совершенно не знает. И не хочет знать — вот что прискорбно.

— Ладно, — говорю, потому что все равно никто не ответил, — вопрос был риторическим.

С минуту жуем, пока Егор сознается, что понял, но не поверил. Он тут же получает щелчок по носу от своего брата и заверения, что ничего он не понял, а мать его, действительно, любит.

— Ну да, ну да, — Егор давится бутербродом. — Любит так, что к тебе отправила, а тебе я даром не был нужен. У тебя свадьбы-женитьбы, жены и их ухажеры, а тут я, Карлсон, который живет под крышей.

— Балда! — моя очередь дать ему по носу щелчок и обнять заодно.

— Просто я говорю правду, — тянется за еще одним бутербродом.

— Просто мама, — заступается Яр, — не всегда может показать свои чувства. Как и я.

— Ты хотел сказать никогда?

— Я сказал то, что сказал. Ты — мой брат и хочешь ты этого или нет, могу я показать это или нет, но никуда ты от меня не денешься.

— Денусь! К Злате!

— Злата тоже никуда… — умолкает на полуслове, улыбается, заметив мою растерянность. — Что касается матери, она всегда была строгой, уравновешенной, считала, что все эмоции, абсолютно все, настоящая леди должна скрывать.

— А она, конечно, считала себя настоящей леди, — я не спрашиваю, это и так понятно. — Не удивлюсь, если в предках у нее окажется кто-то с титулом.

Оба Самарские подозрительно замолкают.

— Нет, не говорите мне, что так и есть. Я уже поняла, что мой круг общения — лесничий и фермер, да и те, наверное, преуспевающие алкоголики; не топчитесь по моему самомнению еще больше. Или хотя бы лапти обуйте!

Егор хихикает, Яр успокаивает, что нет у его матери никаких аристократических корней, но, видимо, чтобы я не злорадствовала даже мысленно, добавляет:

— Они прослеживаются у нашего отца.

— Серьезно?

— Да, но такие дальние, что верит в них только мама.

— И кто же согласно древней родословной?

— Если бы мы жили в те времена, ты бы обращалась ко мне не иначе как «ваша светлость», или милорд — но это более личное и с моего позволения.

— Занимательная история, ваша светлость, — говорю я, поднимаясь из-за стола. Егор поспешно вскакивает за мной и бежит к себе в комнату. Псина, оставив на полу крошки, тоже махнула хвостом. — Но в нашем мире жестокие правила и дедовщина. У вас, милорд, дежурство по кухне.

— Без вопросов, — смиренно соглашается Яр, и я вот и думаю про себя, что что-то здесь мутновато, но никак понять не могу, в чем подвох.

Устало примостившись на диване, все думаю, думаю —

о нас, о том, как странно вновь переплетаются судьбы — точнее, и не расплетались вовсе, как спаянные. И вдруг меня осеняет.

— Яр! — пытаюсь докричаться через характерные звуки уборки на кухне. — А зачем тебе вообще здесь оставаться?!

В общем-то, логичный вопрос и странно, что озарение снизошло только сейчас. Мать Яра убедилась, что мы якобы вместе живем, то есть, ребенок в семье — ее ведь именно это беспокоило? Вечером у нас совместный ужин. Но ничего не указывает на то, что Яр должен жить здесь. С таким же успехом он может просто подъехать на встречу, и мерзнуть на балконе не придется.

Логично?

Вполне.

Мы живем вместе. Ничего не подтверждает этого больше, чем бардак, который она застала свекровь. Теперь вопрос в том, оставит ли она нам Егора, раз выполнено главное условие, или плевать ей на наше совместное проживание.

Не будет же она отслеживать, спит со мной Яр или нет. В конце концов, это наше личное дело.

А если будет?

А если попытается опять доказать Яру, что я не подхожу ему, используя все тот же метод? И пока кто-то спрячется с видеокамерой на балконе, я буду лежать, сонная, беззащитная, открытая для разврата помимо воли?

Что если Егор — только предлог, а приехала она довести начатое до конца?

Моего конца, сведя в могилу…

Макар мне говорил, что если не надумаю вернуться к мужу, я в безопасности, а я… Я не вернулась — нет, но ведь со стороны все именно так и выглядит. Мы вместе, пара, с нами ребенок и вон даже собака…

— Тебе плохо? Злата! Что с тобой? Тебе плохо?

— Она не оставит Егора, — пытаюсь удержать скулеж, чтобы ребенка не пугать, — она вернулась, чтобы забрать и его…

— Злата… — Яр ложится рядом, так странно чувствовать его снова. — Злата, ты помнишь, я говорил, что постараюсь на деле доказать тебе, что ты для меня значишь?

— Разве ты это говорил?

— Почти. Другими словами. Не важно. — Обнимает меня, притягивает к себе, гладит по спине, успокаивая, разрушая не по кирпичику, а целыми блоками новую башню страха. — Я никогда не позволил бы тем, кто сделал это с нами, войти в твой дом. Никогда, слышишь?

Я слышу. Но я не понимаю.

— Ты знаешь, кто это был?

— Да.

— Ты хочешь сказать, что…

— Моя мать не слишком любит тебя — это правда. Она вообще не способна любить. Я так думаю. Только, пожалуйста, не говори Егору. Я солгал ему, и солгу еще много раз, если будет нужно. Я хочу, чтобы у него была мать. У каждого ребенка должна быть мать, которая его любит.

— Да, — говорю я, а перед глазами стоит лицо моего мертвого мальчика, — должна.

— Моя мать не делала этого, Злата. Я бы не привел ее в твой дом. Я хотел, чтобы ты сама поняла это, сама увидела.

— Не она?

— Нет.

— А кто?

— Я сам разберусь с ними. Они уже знают, что я знаю. Это большие деньги, Злата, и зависть. И еще любовь.

— Любовь?

— Я хочу, чтобы ты пока никуда не выходила одна.

— Почему?

— Потому что они могут попытаться забрать тебя снова.