Дыхание скандала
Шрифт:
Уилл схватил ее за редингот и рывком дернул к себе, его скрытый гнев, досада, страсть и — да! — ревность сжигали, пересиливали все лучшее в его натуре.
— Я собирался взять тебя на ближайшей куче сена, и ты бы мне позволила! — сказал он с грубоватой прямотой, его лицо было всего в нескольких дюймах от нее.
— Конечно, позволила бы! — Престон сильно хлопнула ладонями по его груди, подтверждая свои слова. — Конечно! Разве не этого ты хочешь? Это то, чего хочу я! — Она смотрела на него с вызовом, ни на миг не тушуясь перед лицом своей откровенной страсти. — Ради чего тогда все эти
— Возможно, — признался он и тут же поправился: — Да, конечно. О Господи! Да. Но я научился хорошенько думать об этом. Мы не можем просто выстрелить, как две заряженные пушки. Нам нужно думать! Но не здесь. И не так. Не как два животных в гоне во время дождя!
Антигона была загнана в тупик, сердитая, смущенная, раздосадованная.
— Ладно. Ты самый упрямый и несговорчивый человек во всем Лондоне. На всем божьем свете.
Уилл смотрел на нее, ощущая мрак, холод и разбитость, каких не испытывал никогда в жизни. Престон в ответ смотрела на него, встречая его силу своей, не уступая ни дюйма. Требуя ответа, которого у Уилла не было и который он не мог дать. Обвинения и взаимные упреки повисли между ними невысказанными.
— Ты пока еще помолвлена и собираешься замуж, Престон. Или ты забыла об этом?
— Нет. Я не забыла. Как я могла? Это как отвратительное на вкус лекарство, которое совали мне в горло, пока я не проглотила.
— Я скажу это снова. У тебя есть выбор.
— Ты — мой единственный выбор. — Ее голос треснул, раскололся на сотню кусочков.
Уилла терзало ее целеустремленное пренебрежение собой.
— Ты так мало себя ценишь, что отдалась бы на заднем дворе?
Престон взглянула на него, на ее лице отразились боль и возражение.
— Нет, Уилл. — Она снова тряхнула головой. — Почему ты не понимаешь?
— Я понимаю гораздо больше, чем ты думаешь.
Его холодное упрямство воспламенило Антигону, как сухой порох.
— Недостаточно. Недостаточно, чтобы понять, что долг — это не только уйти в море или в Индию. Иногда долг означает остаться, чтобы защитить семью.
— Я пытаюсь защитить тебя, упрямая девчонка.
— Тогда иди. Иди, пока я не поддалась искушению ударить тебя. Я перестану причинять себе боль.
— Престон, — пытался вразумить ее Уилл. — Прости, но я просто не могу это сделать. Несколько поцелуев украдкой — это одно, но я тебя не погублю. Я тебя не погублю, и делу конец. — Он взмахнул рукой, охватывая будущее и то, что ждет их там. — Я не могу так поступить с тобой.
Он повернулся и пошел прочь, той же дорогой, что и пришел, по темному холодному и скользкому от дождя проулку.
Потому что он самый упрямый человек в Лондоне, это очевидно.
Глава 19
Он не понял! Он не понял, что она любит его. Любит настолько, что готова столкнуться с осуждением или скандалом, лишь бы быть с ним. Любит настолько, что готова отдать ему единственное, что у нее осталось — себя.
Он сказал, что не может погубить ее и уйти, но все равно ушел.
А она осталась среди ночи под дождем
Ей нужно подумать. Нужно поступить, как посоветовал бы ей папа, и составить уравнение, сбалансировать пользу и потенциальную потерю, добро и зло. Но зло настолько тяжело и так выходит за пределы ее опыта, что равенства не составить.
Она должна покончить с помолвкой. Это не вопрос. Но когда? Они обязаны леди Баррингтон, гостят в ее доме.
Как только Антигона покончит отношения с лордом Олдриджем, леди Баррингтон потребует, чтобы они съехали. Им некуда идти, кроме как домой, но и этот дом они едва могут себе позволить. И что произойдет с предполагаемым предложением виконта Джеффри, если Касси придется пережить позор изгнания из Лондона в почтовой карете?
Глоток бренди сейчас бы не помешал. Антигона чувствовала себя выжатой, измотанной, как старый пони, которого тянут и толкают сначала в одну сторону, потом в другую. Она, похоже, не способна принести радость никому, не говоря уж о себе самой. И она страдала. Не было места в ее теле, которое не ныло бы от боли, изливавшейся из разбитого сердца. Но по крайней мере хуже не будет.
— Антигона?
Она закрыла глаза и кляла себя за то, что сделалась такой удобной целью для мстительной судьбы. Потом она повернулась к лорду Олдриджу.
Он стоял в дверях конюшни в вечернем костюме — атласные бриджи, шелковая рубашка, туфли — с таким видом, будто его оторвали от стакана бренди. Жаль, что старый брюзга не подумал поделиться.
— Что, позвольте спросить, вы здесь делаете? — В его сухом протяжном тоне не было ничего от ее изумленного присвиста.
Наконец-то вопрос, а не утверждение. Но было слишком поздно примиряться, сейчас Антигона хотела как можно быстрее уйти.
— Я пришла проведать свою кобылу. Я прихожу почти каждую ночь.
Пусть делает из этого любые выводы. Пусть не одобряет. Пусть недовольно брюзжит, как он всегда делает.
Но вместо презрения или ужаса от того, что она явно не годится в леди Олдридж, на его лице появилась улыбка, та самая, которую Антигона впервые увидела в день папиных похорон, странный, довольный изгиб губ, словно ее непримиримость скорее тайно радовала его, чем раздражала.
Черт побери! Конечно, ему это нравится. Это ребячливость, мальчишеская выходка — улизнуть из дома в ночь. Ему нравится, что она одета и ведет себя как мальчишка с конюшни. Ему нравится, что она непокорная и непослушная. Ему, вероятно, доставит огромное удовольствие обуздывать ее, если не в постели, то другими, более пугающими способами.
Боже Всемогущий! Она неосторожно подтвердила его выбор, как единственный тип женщины, который он может переварить.
От этой мысли ее собственный желудок сжался, словно стиснутый железным кулаком.
— С кем вы разговаривали? — Взгляд Олдриджа прочесывал проулок от одного конца до другого.
— Со всадником. — Антигона неопределенно указала в сторону улицы. Пусть думает, что она разговаривает с незнакомцами. Пусть думает, что она неразборчива в знакомствах, как шлюха. Как бы дурно лорд Олдридж ни думал о ней, это не идет ни в какое сравнение с тем, что она думает о нем.