Дырка от бублика 1. Байки о вкусной и здоровой жизни

Неугомонный Эскулап Наум Аркадьевич

Светлый образ одного из персонажей и главного героя книги жизни автора

Жизнь прогрессировала. Всё чаще и чаще мне казалось, что я – Бог, а Богу, что он – это я. Был ещё и третий, который только посмеивался. В моём последнем повествовании он косил под моего двойника из параллельной действительности, а здесь…

– Что значит «косил»? – врезался в мои мысли двойник. – Я – это ты, а ты – это я.

– И вы – это трижды я, – добавил Бог.

– Почему трижды, когда дважды? – поправил я.

– Дважды – вы это я, и одиножды – я отдельно. Один плюс два – три! – блеснул своей математической мыслью Бог.

Мда-а… Весёленькая компашечка…

Сегодняшняя наука не исключает существование Создателя. Впрочем, и в атеистическом вчера некоторые научные гении, обнаруживая какую-нибудь ошеломляющую закономерность, втихаря крестились или восхищённо непроизвольно выкрикивали «Барух а Шем!» или «Аллах акбар!». А такие ненаучные товарищи вроде меня, которые не всегда могут до конца и безапелляционно объяснить «Почему? Отчего? Откуда? Зачем? Для чего?» и так далее, но чувствуют, что то, что видят и о чём говорят – правильно, верно, благоприятно, вкусно и перспективно, всегда с уважением относились к природным шедеврам и их проявлениям.

– Опять бросил! – воскликнул Бог и, выпрыгнув из меня в виде традиционного старца, подбежал к очередному прохожему.

Выдернув из-под его ног окурок, он, молча, отнёс его в близстоящую урну.

– Бестолку! – сказал двойник и неторопливо тоже полез из меня.

Отодвинув огалу (тележку с пахом (ёмкостью) для мусора), он развалился на скамейке рядом со мной.

Я не шелохнулся.

– Бедный Булгаков! – сказал Бог, располагаясь тут же. – Вашего дьявола моими функциями пытался наделить. И что получилось? Получилось «Не за жизнь!», а «За смерть!». Вот и молятся «За жизнь!», а голосуют «За смерть!». Ну, чего расселся? – толкнул локтём он двойника и подозрительно игриво подмигнул мне. – Пах полный!

– Ты свистни – тебя не заставлю я ждать. Приду я дерьмо от тебя убирать! – вяло огрызнулся двойник.

Он вытащил из паха сокит (пластиковый мешок) с мусором, лениво завязал его и понёс к контейнеру.

Я потянулся и уставился в голубейшее небо. Впервые в Израиле работа была для меня сплошным удовольствием. И это не потому, что практически всю её выполняли собранные после написания книги воедино, а теперь опять расщеплённые мои «Я». Физически уставал я к концу рабочего дня точно так же, как и раньше, но морально…

Ах, как мне было хорошо! Никто не следил за каждым моим шагом, не выскакивал неожиданно из-за угла, чтобы уличить в безделии и нерадивости, не подгонял и не унижал.

Мне доверяли!!!

– Какие у вас противные самодовольные рожи! – сказал Бог, когда двойник вернулся. Что толку от жизни, если никто её не улучшает!

– Как

– Вот именно! Сам пью, сам гуляю, сам стелю и сам лягаю! Кайф! – ухмыльнулся двойник.

– Идиоты! – пробурчал Бог и побежал к следующему прохожему…

Труп улыбался.

Ему было хорошо.

Вокруг суетились, кричали, роняли стулья, а ему всё это было до лампочки. Он готов был даже расхохотаться, но позволил себе это только в морге.

– Раз мы родились, то обязательно умрём. Поэтому нет никаких оснований для пессимизма, – сказал кто-то, и труп расхохотался ещё громче.

Этот смех и разбудил меня. В окно светила круглая и нахальная, как дурак, Луна. Справа всхлипывала во сне некрасивая от хронического переутомления и недосыпа жена. Слева посапывала и вздрагивала счастливая в своей животной свободе и потому беременная бог знает от кого собачка Чуча-Божий Подарок, а за стеной свистела и хрюкала вечно живая и неистребимая тёща.

– Израиль – родина для слабых. Для сильных это транзит! – хмыкнул тот же кто-то, и я вскочил с кровати.

Натыкаясь на стулья и косяки дверей, я дошёл до туалета, а после него завернул на кухню. За круглым железным дачным столиком сидел мужик с невыносимо знакомой рожей и пил мою любимую на сегодня смородиновую водку.

– Тс-с! – сказал он и, пьяно качнувшись, приложил к губам палец. – Я ненадолго.

– Да ладно. Сиди уж, – пробормотал я и налил себе тоже.

И в Алма-Ате моя квартира была больше похожа на проходной двор, чем на крепость, и здесь двери не запирались ни днем, ни ночью. Время от времени какие-то люди входили и выходили. Иногда кушали. Иногда пили и пели. Иногда ночевали и оказывались знакомыми моей жены или дочери. А некоторые даже совершенно откровенно намекали на то, что неплохо было бы им здесь и остаться.

– Ты извини, брат, перепутал я «виллу». Мой сарай такой же прямоугольный и мерзко серый, как твой, – продолжил гость. – Всю ночь пью. Тёща совсем затрахала.

– О! – обрадовался я. – Знакомая тема. Вчера сказал своей, что всякая невзаимность – извращение, и поэтому я не люблю её с той же силой, с какой она не любит меня.

– Так и сказал?

– Ну да. Пока жены не было.

– И что?

– Обиделась, конечно. Зато лицемерия поубавилось.

– Психолог!

– Да уж!

– Попробовать, что ли, тоже… – задумался гость и… исчез.

Я протёр глаза и уставился на бокал, в котором ещё колыхалась водка. Ни удивления, ни досады, ни паники в душе не было. Работа выматывала до такого отупения, что реальность и сон смешивались и сон был чаще намного ярче и интересней, чем то, из чего он формировался. А вкалывал я в это время в супермаркете никайонщиком. Никайон – это уборка, и если бы это было только так, то это было бы благо. В действительности же в том супере, где я радовался очередной возможности хоть что-то заработать, чтобы расплатиться за съёмную квартиру и счета, – так вот, в этом супере, да и, по слухам, почти во всех других тоже, никайонщик был чем-то вроде «опущенного» в тюрьме. Петушиная суть проявлялась в том, что все кому не лень могли в любой момент наплевать тебе в душу и любое другое место и заставить вкалывать вместо себя. А не нравится – лех а байта! (иди домой!): за воротами толпы престарелых «чёрных» нелегалов, которым сумма пособия по старости – как смертный приговор с растянутым на годы исполнением.