Дж. Р. Р. Толкин: автор века. Филологическое путешествие в Средиземье

Шиппи Том

На создание образа лесных эльфов для «Хоббита» Толкина вдохновил один-единственный отрывок из среднеанглийской поэмы «Сэр Орфео», которую он перевел на современный английский язык много позже, в 1975 году. В этой поэме есть известные строки, в которых король Орфео, скитаясь в одиночестве и душевной боли по диким местам после того, как его жену похитил король фэйери (поэма представляет собой сильно измененный пересказ классического мифа об Орфее и Эвридике), видит, как фэйери выезжают на охоту. В переводе Толкина этот отрывок выглядит так:

There often by him would he see,

when noon was hot on leaf and tree,

the king of Faerie with his rout

came hunting in the woods about

with blowing far and crying dim,

and barking hounds that were with him;

yet never a beast they took nor slew,

and where they went he never knew^[24].

Первым

признаком наличия в Черном Лесу эльфов стал мчащийся олень — он врезался в отряд гномов, когда те переправлялись через заколдованный ручей в главе 8 «Хоббита». Когда олень перемахнул через поток и упал, сраженный стрелой Торина, «до них донеслись приглушенные звуки рогов (dim blowing of horns) и что-то вроде собачьего лая. Гномы сразу примолкли, прислушиваясь, — казалось, откуда-то с севера доносится шум большой охоты».

Орфео воспринимает охоту смутно (dim), поскольку не понимает, находится ли он в том же мире, что и фэйери, которые преследуют зверя, но никогда его не добывают. Для гномов эта «смутность» или «приглушенность» имеет более приземленный смысл — они ведь находятся в Черном Лесу, где все плохо видно и даже плохо слышно. Но суть и там и там одна: могущественный король едет по своим королевским делам в мире, который навечно закрыт для посторонних и вторгающихся в чужие владения.

Толкин существенно дополнил эту историю сведениями из своей собственной мифологии (такими как подземная крепость) и из народных сказок о феях (фэйери), которые при появлении чужаков сразу же исчезают, но в целом действовал тем же методом, что и в случаях с загадками, Беорном, именами гномов и названиями мест: брал фрагменты древней литературы, раскрывал заложенные в них прозрачные намеки на дополнительный смысл и составлял связный и последовательный рассказ (то, что авторы старинных поэм то ли не сумели, то ли не удосужились сделать).

В «Хоббите» есть еще одно очевидное заимствование из древней героической поэзии — это беседа Бильбо со Смогом, где Толкин особенно явно использует анахронизм, играя на противопоставлении старого и нового. На вкус Толкина, в древней литературе было слишком мало драконов — по его подсчетам, всего три: Mi?gar?sorm, или Мировой Змей, который должен был уничтожить бога Тора, когда наступит Рагнарёк, конец света в древнескандинавской мифологии; дракон, с которым сражался Беовульф и которого он убил ценой собственной жизни; и Фафнир, павший от руки древнескандинавского героя Сигурда. Первый из них был чересчур огромен и мифичен для истории, рассказанной в человеческих масштабах. У второго были кое-какие интересные элементы, но он остался безгласным и не имел явно выраженного характера (хотя Толкин заимствовал из «Беовульфа» сюжет о том, как вор крадет чашу, а потом возвращается с товарищами втринадцатером). Однако по большей части Толкину оставался только третий дракон, Фафнир. В поэме «Fafnismal», или «Речи Фафнира», из «Старшей Эдды» Сигурд поражает дракона снизу, из ямы, над которой тот проползает, — возможно, это и есть один из тех «колющих и режущих ударов, ударов снизу, сбоку и сверху», о которых вспоминают гномы, обсуждая в главе 12, «как убивали драконов в жизни и в сказках». Однако Фафнир умер не сразу. Он еще двадцать две строфы беседовал с героем, и Толкин немало почерпнул из их разговора.

Во-первых, в поэме Сигурд поначалу не произносит свое имя, а отвечает загадками, называя себя сыном без матери и без отца. Толкин вкладывает в это поведение совершенно иной мотив, поясняя: «Разговаривать с драконами нужно именно так… Никакой дракон не устоит перед соблазном поговорить загадками». Сигурд же руководствовался тем, что Фафнир стоял на пороге смерти, а «в древние времена верили, что слова умирающего могущественны, если он проклинает своего недруга, называя его по имени». Впрочем, дальше в поэме, как это часто бывает, вся логика рушится: Сигурд почти сразу все же разглашает свое имя и выясняется, что Фафнир о нем и так все знает. Поэтому Толкин взял на заметку начало беседы, а продолжение опустил. Вторую идею он заимствовал из злокозненной и успешной попытки Фафнира посеять раздор между своими убийцами. Фафнир дает Сигурду непрошеный совет: «Дам тебе, Сигурд, совет, — прими его: вспять возвратись ты. <…> Предан я Регином, предаст и тебя он, погибнем мы оба…» Смог тоже советует хоббиту не водиться с гномами, и Бильбо (с меньшим основанием, чем Сигурд) на какой-то момент поддается его чарам. Третий заимствованный эпизод происходит уже после смерти дракона. Сигурд, отведав драконьей крови, начинает понимать птичью речь и слышит, что говорят синицы: Регин и впрямь намерен его предать. В «Хоббите» дрозд понимает человеческую речь, а не наоборот, и его вмешательство гибельно для дракона, а не для гномов. Можно лишь сказать, что Толкин был хорошо знаком с единственной известной беседой человека с драконом, описанной в древней литературе, и восхищался впечатлением, которое производит холодный, коварный, сверхчеловеческий интеллект — «деспотичная натура», выражаясь современным языком Толкина. Однако, как это часто бывает, заимствуя идеи, он понимал, что может их усовершенствовать.

Значительная часть таких усовершенствований связана с использованием в «Хоббите» анахронизмов, которые

так часто помогают создать два совершенно разных речевых стиля. Сначала Смог говорит не так, как Беорн, Торин, король эльфов Трандуил или другие персонажи, представляющие героический мир. Он говорит как англичанин ХХ века, но, очевидно, принадлежащий к высшему обществу, а вовсе не к буржуазии. Его основная речевая характеристика — своего рода изысканная вежливость, даже велеречивость, — разумеется, совершенно неискренняя (как это часто бывает у англичан из высшего общества), но коварная, которой сложно противостоять. «Оказывается, ты знаешь мое имя, — говорит Смог с оттенком суровости (фамильярность^[25] выдает представителя низших слоев общества, который с первой встречи начинает держать себя с собеседником запанибрата), — но что-то я не припоминаю твоего запаха!» Ни дать ни взять полковник в вагоне поезда, к которому обратился человек, толком ему не представленный, — так и сочится ледяной надменностью. Он продолжает с характерной смесью резкости и наигранного почтения, рассчитанного на то, чтобы оскорбить собеседника: «Можно ли спросить, кто ты и откуда сюда явился?» (курсив мой). Бильбо пускается в пространные объяснения, стремясь запутать дракона своими загадками, но в своем следующем монологе Смог и сам снижает стиль до фамильярно-разговорного: «Не отпирайся!» (то есть «Не пытайся меня одурачить!»). «С такими друзьями ты плохо кончишь» (слово «друзья», разумеется, чистой воды сарказм). «Я не буду возражать, если ты им это передашь» (курсив снова мой: Смог по-прежнему говорит непринужденно, но в этой нарочитой скромности явно сквозит презрение). Излучая уверенность, он пересыпает свою речь восклицаниями: «Ха-ха-ха! <…> Святая простота!» — и с издевательской учтивостью выдает новую порцию витиеватых фраз: «В таком случае, возможно, вы не напрасно потратили время. <…> А ты никогда не задумывался…?» Его слова не имеют ничего общего с речью Фафнира, или Сигурда, или любого другого персонажа эпоса или саги, но убедительно рисуют образ дракона: они звучат угрожающе, но холодно и ужасающе правдоподобно. Неудивительно, что Бильбо «стало очень неуютно».

Но Смог умеет общаться не только так. Когда Бильбо наконец упоминает о героическом поводе для визита к дракону — о Мести (хоббит и сам на протяжении всей этой беседы говорит в гораздо более возвышенном регистре, чем ему свойственно), Смог переходит на самый архаичный и героический язык, который только звучал в «Хоббите» до сих пор. «Его народ я пожрал, как волк овец, а где сыновья его сыновей? Они и близко не смеют подойти. <…> Моя броня вдесятеро крепче щитов, мои зубы — мечи, когти — копья, удар хвоста подобен удару молнии». Его речь становится практически ветхозаветной, и автор вторит ему в своем описании дракона.

После того как Бильбо совершил первую кражу, а Смог, пробудившись, понял, что его ограбили, «гномы услыхали страшный шум [в английском тексте — rumour] его крыльев». Слово rumour здесь явно употреблено в устаревшем значении «шум, слышный в отдалении», а вовсе не в хилом современном смысле «слухи». Пару раз Толкин использовал прием замены наречий прилагательными: «Неторопливо [в английском тексте — slow and silent] заполз он в свое логово», «медленно и тяжело [в английском тексте — heavy and slow], как чудовищная ворона, полетел» — и это тоже помогло создать эффект старины. В своем последнем бахвальстве в конце главы 12: «Они еще меня увидят и запомнят, кто настоящий король Под Горой» — Смог употребляет архаичную форму глагола в третьем лице, shall, которой некогда пользовались древнескандинавские и древнеанглийские воины и которую современные лингвисты не одобряют или отмечают как грамматически неверную. Судя по всему, Смог пустил корни — или когти — сразу в двух мирах. И по крайней мере этим он похож на хоббита Бильбо.

Столкновение манер поведения

Пожалуй, больше всего Толкину пришлось попотеть, придумывая, как избавиться от Смога. Древние источники ему не слишком помогли. Сын Одина Видар убивает волка Фенрира, наступив ему на нижнюю челюсть, схватившись за верхнюю и разодрав его пополам. В Средиземье вряд ли нашелся бы кто-нибудь, способный повторить этот прием. «Удар снизу», который применил Сигурд в схватке с Фафниром, слишком характерен, чтобы можно было использовать его еще раз, а для воспроизведения жертвенного подвига Беовульфа, унесшего чудовище с собой в могилу, пришлось бы ввести в повествование «воина» — персонажа, который постоянно проявлял бы свою неоспоримо героическую натуру и которого было бы сложно вписать в общество, окружавшее Бильбо. Толкин прибегнул к своему излюбленному средству — анахронизму — в лице Бэрда.

В каком-то смысле Бэрд действительно происходит из древнего героического мира. Он гордится своим предком Гирионом, властителем Дейла. Он восстанавливает монархию в Озерном городе, который до этого, судя по всему, был своего рода торговой республикой. Доказательство его происхождения — унаследованное оружие, с которым он разговаривает так, будто оно обладает разумом и тоже желает отомстить за гибель своего прежнего хозяина: «Черная стрела! <…> Я получил тебя от отца, а он — от своих предков. Если ты в самом деле вышла из кузницы истинного короля Под Горой, то лети вперед и бей метко!» И, конечно же, именно эта стрела, пущенная Бэрдом, но направленная дроздом, а в конечном счете — хоббитом Бильбо, и убивает дракона, почти как у Сигурда или Беовульфа.