Дж. Р. Р. Толкин: автор века. Филологическое путешествие в Средиземье

Шиппи Том

Однако по большей части, вплоть до последнего выстрела, гибель Смога обставлена в гораздо более современном ключе. Прежде всего, это массовая сцена. Когда в небе впервые загораются отблески изрыгаемого драконом пламени, Бэрд не готовит свои доспехи, как Беовульф, а организует коллективную оборону, словно какой-нибудь офицер пехоты в ХХ веке. По его приказу весь город запасается водой, готовит стрелы и дротики, разбирает мост — это очень похоже на наше рытье окопов, пополнение боеприпасов, создание аварийных групп. Смога встретили укрепленными позициями и залповым огнем, а Бэрд бегал взад и вперед, «подбадривая стрелков, уговаривая бургомистра сражаться до последней стрелы». Это последнее слово указывает на смешанный характер происходящего: обычно в такой ситуации по-английски говорят fight to the last round (сражаться до последнего патрона) — эта фраза пришла из эпохи мушкетеров. Аналогичный случай: «среди горящих руин засела группа лучников». Выражение hold one’s ground (оборонять свои позиции; засесть) — еще одна современная фраза, которая наводит на мысли

о штабных картах и о передовой линии фронта. В древнеанглийском ей могло бы соответствовать выражение hold one’s stead, то есть защищать землю, на которой стоишь. На самом деле, вся эта сцена хоть и перенесена в эпоху луков и стрел, но больше напоминает сражение времен Первой мировой войны, в которой участвовал сам Толкин, чем какую-нибудь легендарную битву из Темных веков. И пусть победу в конечном счете приносит конкретный человек с оружием предков в руках, живость этого описания связана с совместными действиями, продуманностью и организованностью — одним словом, с дисциплиной.

В «Дороге в Средьземелье» я уже писал о том, что в XIX веке дисциплинированность идеализировалась как главная из добродетелей Британской империи, и самому Толкину в реальной жизни это качество было не чуждо. В своей лекции о «Беовульфе», прочитанной в 1936 году, он упомянул о тех своих современниках, «что… слыхали о героях и даже видели их своими глазами»^[26], наверняка имея в виду свою собственную воинскую службу. Вне всякого сомнения, он с гордостью осознавал, что за время Первой мировой войны высшей воинской награды, Креста Виктории, удостоились семнадцать его однополчан из Ланкаширского фузилерного — больше, чем в любом другом подразделении. Но между современными героями войны и древними героями очень заметен контраст в манере поведения. Последние, например, практически не знакомы с понятием заботы о других людях — в сагах никого не восхваляют и уж тем более не вознаграждают за спасение раненых под обстрелом. Первые (по правилам приличия) не руководствуются личными мотивами и жаждой славы: сегодня, когда мы встречаем такие эпизоды в эпосе или сагах, они кажутся нам нескромными и хвастливыми.

И все же Толкин наверняка задумывался: неужели между ними нет связи, совсем никакой? Или же дистанция между битвами в Темные века и сражениями эпохи Первой мировой войны примерно такая же, как между Горлумом и Бильбо: на поверхности они совершенно разные, но в глубине между ними есть что-то общее? Судя по всему, именно так и получилось с Бэрдом.

Поверхностный конфликт, вызванный различиями в манерах поведения, который помогает прийти к глубокому пониманию единства, в конечном счете является основной темой (и даже основной моралью) «Хоббита». Такой поверхностный конфликт с самого начала используется для создания комического эффекта, например в главах 1 и 2, когда «деловой вид» Бильбо вступает в противоречие с манерой автора и Торина. Бильбо говорит как истинный представитель буржуазного мира, упрямо твердя: «Я также хотел бы подробнее услышать о степени риска, о непредвиденных расходах, о том, сколько времени отводится на все это предприятие, о вознаграждении и прочая, и прочая», — и автор тут же издевательски переводит его деловую речь на нормальный человеческий язык: «Под этим подразумевалось: „Что перепадет мне? И вернусь ли я живым?“». Но Торин превосходит и автора; его послание — настоящая пародия на деловые письма: «Условия — оплата при вручении искомого размером до, но не превышая, четырнадцатой части общего дохода (буде таковой случится). Возмещение путевых издержек в любом случае гарантировано, похоронные издержки ложатся на К? или на ее представителей (если меры не приняты покойным заранее)». Такие слова и словосочетания, как «оплата при вручении искомого», «доход», «издержки», не использовались и не могли использоваться в Средние века: первое употребление слова profit [в русском переводе — «доход»] в его современном значении зафиксировано в Оксфордском словаре как датированное только 1604 годом. С другой стороны, в современном договоре редко когда встретишь фразу «буде таковой случится» применительно к доходу или осознание того, что похоронных издержек может не быть в том случае, если одна или несколько договаривающихся сторон будут съедены (хотя Беовульф в строках 445–455 одноименной поэмы говорит именно об этом). Даже подпись на послании — «Торин и К?», — и та видится двусмысленной. Выражения «…и компания» или «…и партнеры» прочно вошли в современный деловой оборот. Но «Торин и К°» — это вовсе не компания с ограниченной ответственностью, но «компания» в самом древнем смысле — спутники, сотрапезники. При этом первом столкновении подчеркнуто взрослая манера общения Бильбо терпит сокрушительное поражение. Его речь помпезна, уклончива и полна самообмана, который гномы легко разоблачают своим осознанием реальных шансов.

После этого, можно сказать, манера поведения начинает раскачиваться туда-сюда, как маятник. Когда путники прибыли в Озерный город, Торин еще не утратил своей напыщенности и с помпой представился как «Торин, сын Трейна, внук Трора, король Под Горой». Фили и Кили удостоились такого же представления: «Сыновья дочери моего отца… Фили и Кили из рода Дьюрина» — но на Бильбо запала уже не хватило: «А это мистер Бэггинс, прибывший с нами с Запада».

Надо отметить, что и сам Озерный город — место столкновения как минимум трех разных мировоззрений: бургомистр демонстрирует осторожный скепсис, прямо как Бильбо в начале книги, а люди помоложе и вовсе не верят в старинные сказки о драконах; этот подход уравновешивается столь же неразумным романтизмом, основанным на неправильно понятых «старых песнях», в которых поется о том, что дракон, может быть, и существует, но бояться его больше не стоит; а между

этими двумя позициями находится Бэрд со своей мрачной и непопулярной точкой зрения. Озерный город, куда путешественники попадают в середине повествования, — это еще один преимущественно враждебный образ современности, на фоне которого Торин и другие гномы выглядят одновременно блистательно и реалистично.

Но затем маятник качается в обратном направлении. Когда в начале главы 12 Торин разражается очередной высокопарной речью с эпическим призывом «настало время», рассказчик прерывает ее словами: «Вы уже знакомы со стилем Торина в исключительно важных случаях», — а Бильбо перебивает гнома выступлением, в котором повседневная речь мешается с саркастичным преувеличением: «Если от меня ждут, чтобы я первым вошел в потайную дверь, о Торин Оукеншильд, сын Трейна, да удлинится бесконечно твоя борода… то так и скажите!» При виде сокровищ, которые даже Бильбо наполняют «восторгом», к гномам возвращаются их велеречивость и величавость, но уровень пафоса сдерживается реакцией Бильбо. Кольчуга из мифрила и шлем с драгоценными камнями должны были бы преобразить хоббита еще больше, чем наречение имени кинжалу, но как бы они ему ни нравились, он по-прежнему мыслит реалиями Хоббитона: «Я чувствую себя великолепно… Но вид у меня, должно быть, очень нелепый. То-то потешались бы надо мной дома, Под Холмом. А все-таки жалко, что тут нет зеркала!»

Но решающее столкновение стилей происходит в главах 15 и 16. В главе 15, «Тучи собираются», архаизм достигает своего пика. Речь ворона Роака, сына Карка, впечатляет своим достоинством; Торин бросает вызов соперникам, повторяя свои титулы, и в поддержку ему звучит новая, более воинственная версия песни гномов из главы 1; затем Торин и Бэрд вступают в переговоры: их архаичные обороты, риторические вопросы и грамматические построения столь тяжеловесны, что смысл слов не всегда легко разобрать. Без труда можно понять одно: когда дело касается вопросов чести, переговоры вести очень непросто. Значительная часть эпизодов из этой главы вполне могли бы вписаться в исландские королевские саги. Но в следующей главе Бильбо берет дело в свои руки, вновь принимая тот самый «деловой вид», который в начале книги не принес ему успеха. Передавая Аркенстон Бэрду и королю эльфов, он говорит «самым своим деловым тоном»: «Знаете, право… создалось совершенно невыносимое положение. <…> Я хочу домой, на запад, там жители гораздо благоразумнее». И с этими словами он достает из кармана своей старой куртки, которую продолжает носить поверх кольчуги, то самое письмо от «Торина и К?». Далее он излагает им свое предложение, уточняя понятие «дохода» и используя такие слова, как «притязания» и «вычесть», — все они принадлежат к лексикону современного (западного) мира и совсем не известны в мире древнем (северном).

Но на этом этапе Бильбо полностью вернулся к своим корням и демонстрирует свое этическое превосходство. Он отказывается от предложения короля эльфов остаться с ними, в почете и безопасности, причем исключительно из личных побуждений — он дал слово Бомбуру, и, если не вернется, того обвинят в его исчезновении. В классической античной истории были подобные прецеденты — вспомним Регула, который вернулся в Карфаген к своим мучителям, посоветовав римлянам не выкупать ни своих бойцов, ни его самого, — но хоббитом движет доброта, его поведение нельзя назвать ни воинственным, ни героическим, хотя, как и тогда, когда он решился идти обратно в гоблинские туннели искать друзей или продолжать свой путь в логово Смога, он, безусловно, совершает отважный поступок. В этот-то момент и появляется Гэндальф, который одобряет решение Бильбо, вновь называет его «мистером Бэггинсом» и отправляет спать и видеть во сне не сокровища, а яичницу с беконом.

Торин же скатывается до самого низкого стиля, осыпая Бильбо проклятиями, которые тот прерывает примерно так же, как когда-то, в начале книги, прервал его собственные отговорки Гэндальф: «Так это и есть благодарность за услуги, которую вы мне обещали, Торин, от себя и от вашей семьи?» Репутация Торина восстанавливается лишь ценой битвы пяти армий и его собственной героической гибели, и в этих событиях Бильбо не принимает никакого участия, разве что разочарованно произносит: «Много я слыхал песен про битвы, и так выходило, будто и поражение может приносить славу. А на самом деле все это очень неприятно, если не сказать печально». (Возможно, в данном случае Толкин использовал шутку для посвященных. Гимн школы короля Эдуарда, который Толкину наверняка не раз приходилось петь в юности, звучит весьма воинственно даже для Викторианской эпохи. В нем есть такие строки: «Бывает в пораженье слава, / Бывает и в победе стыд. / Удаче и добыче — браво! / Но больше них почет манит».)

Однако в двух прощальных речах Торина величие древнего эпоса уравновешивается современной широтой взглядов; он произносит: «Я ухожу в чертоги ожидания к моим праотцам», но при этом отдает должное достоинствам «доброжелательного края» и признает, что так «в мире было бы куда веселее». Впрочем, итоговое и совершенно точное равновесие достигается лишь в момент расставания Бильбо и оставшихся в живых гномов, когда они произносят две совершенно непохожих друг на друга речи:

«Если вздумаешь навестить нас [говорит Балин], когда дворец наш снова станет прекрасным, то какой мы грандиозный пир устроим!»

«Если вы когда-нибудь будете проходить мимо моего дома, — сказал Бильбо, — входите не стучась. Чай подается в четыре, но милости прошу во всякое время».

«Навестить» и «проходить мимо», «дворец наш» и «мой дом», «пир» и «чай»: автор умышленно подчеркивает разительный контраст между их словами и манерами. Но очевидно, что, несмотря на этот контраст, оба говорят совершенно об одном и том же. Как и в случае с Горлумом и Бильбо, Бэрдом-лучником и Бэрдом-офицером, героями древности и ланкаширскими фузилерами, между древностью и современностью протянута нить столь же прочная, сколь велика разница между ними.