Дж. Р. Р. Толкин: автор века. Филологическое путешествие в Средиземье

Шиппи Том

Кроме того, если при написании «Сильмариллиона» Толкин и ориентировался на какое-то литературное произведение, то им наверняка была «Младшая Эдда» Снорри Стурлусона — сборник языческих мифов, записанных человеком, который сам язычником вовсе не являлся, но очень не хотел, чтобы древние поэтические традиции, существовавшие в его родном языке, канули в вечность. Он излагал сюжеты в прозе, но в качестве иллюстраций к ним использовал отрывки из поэтических произведений, которые в противном случае навсегда были бы утрачены для человечества. Научную значимость такой работы трудно переоценить, потому что драгоценен здесь не только изложенный материал, но и все те сведения, которые, к глубочайшему сожалению читателей, сохранить не удалось (но они могли бы войти в сборник, если бы автор в свое время решил, что они заслуживают внимания), и это становится стимулом к тому, чтобы попытаться заполнить все пробелы, пропуски и лакуны, оставшиеся в тексте, силами собственного воображения. Китс

писал: «Напевы слушать сладко; а мечтать / О них милей»^[105], и «Младшая Эдда» — одно из практически буквальных подтверждений этих слов. Толкин соглашается с Китсом в своем письме сыну Кристоферу, написанном в январе 1945 года: «Историю полагается рассказывать, иначе никакой истории не будет; однако более всего волнуют истории нерассказанные» (см. «Письма», № 96).

С этим нельзя не согласиться, однако оценить масштабы такого труда могут очень немногие, потому что для этого требуется редкая и с большим трудом обретаемая способность постигать скрытую суть вещей — безупречный вкус, который нарабатывается лишь с годами. Впрочем, хорошим примером может служить «Введение», написанное самим Кристофером Толкином к другому краткому изложению старинного произведения — «Саги о конунге Хейдреке Мудром», — где сохранены следы древних традиций со всей их эмоциональной глубиной и многочисленными аллюзиями.

Кристофер Толкин, который редактировал все вышеперечисленные материалы своего отца, также считает, что читателям, не понимающим, как же на все это реагировать, стоит брать пример с наивного и бесхитростного Сэма Скромби. Услышав песню Гимли о Мории (см. том «Хранители»), в которой «словно из глубины времен звучали великие названия древнего мира [Нарготронд и Гондолин]», хоббит воскликнул: «Здорово! <…> Надо мне выучить ваше сказание» (см. «Книгу утраченных сказаний. Часть I»).

С этим трудно поспорить. Но древние легенды могут рождать в душе и другой отклик: так, в главе «Близ Кирит-Унгола» тома «Две твердыни» Сэм заново по-своему пересказывает историю Берена и Лютиэн и в заключение замечает, что они с Фродо находятся все в той же сказке и что, возможно, когда-нибудь в будущем какой-нибудь хоббитенок будет просить отца рассказать ему сказку про Фродо и про Кольцо. Фродо соглашается с ним, отметив, что сынишка наверняка будет настаивать на том, чтобы услышать побольше про «Сэммиума Неустрашимого»: «Пап, я хочу еще про Сэма. Пап, а почему он так мало разговаривает? Я хочу, чтоб еще разговаривал, он смешно говорит!»

Это, конечно, не тянет на серьезную литературную критику, но довольно убедительно доказывает, что «Сильмариллион», в отличие от «Властелина колец», безоговорочно относится к высокому миметическому модусу, если не к уровню мифа, о чем свидетельствует и отсутствие в нем юмора, детализации и различных литературных нюансов. За счет этого в нем, напротив, допустимо наличие качеств, которые практически полностью отсутствуют даже у самых амбициозных авторов коммерческой литературы в стиле фэнтези: стоицизма, невозмутимости, парадоксальности, патетики. Однако в этом отношении у «Сильмариллиона» подражателей нет и, вероятно, не появится. Пожалуй, правильнее всего воспринимать его — как это ни удивительно, если учесть, что изначально Толкин планировал все сделать ровно наоборот, — как дополнительное и чрезвычайно подробное «Приложение» к «Властелину колец». «Предания, летописи и старые поэты», которые использовались «только для создания чего-то нового», в случае «Сильмариллиона» утрачены не были. Благодаря ему мы не просто немало узнаем о процессе творчества, но и начинаем больше дорожить этим самым «новым».

Глава VI. Малая форма: сомнения, страхи, автобиографии

Короткие рассказы Толкина

Толкина никак нельзя назвать homo unius libri (автором одной книги) — в «Описательной библиографии», опубликованной Хэммондом и Андерсоном в 1993 году, перечислено 29 книг авторства самого Толкина, еще 36 книг, вышедших под его редакцией, в его переводе или с его комментариями, а также 39 статей для периодических изданий — их описание занимает 349 страниц. Впоследствии этот перечень был расширен. Однако среди вошедших в него публикаций оказалось много повторов и перепечаток, значительная часть текстов увидела свет только после смерти автора, а многие пункты перечня (точнее, большинство из них) представляют собой краткие или «случайные» заметки: если бы их автор не приобрел известность, о них бы никто не вспомнил. Учитывая, что Толкин был ученым — а эта профессия предполагает активную публикацию результатов своих изысканий — и занимал должность, которая должна была освободить время для научной деятельности^[106] (мало кто из британских исследователей находился на посту профессора кафедры в течение тридцати пяти лет подряд), приходится признать, что написал он не так уж много, — конечно, если не брать в расчет «Хоббита» и «Властелина колец» (хоть это и не «одна книга», их можно как минимум считать связной серией).

Исключив из перечня

посмертные публикации — помимо «Сильмариллиона» и «Истории Средиземья», к ним относятся три детские книги: «Письма Рождественского Деда» (опубликована в 1976 году), «Мистер Блисс» (1982) и «Роверандом» (1998), — можно разделить оставшиеся тексты на научные труды, поэтические произведения и небольшие рассказы. О его научных трудах мы немного поговорим ниже.

Коротко говоря, если не считать совместной публикации в 1925 году поэмы «Сэр Гавейн и Зеленый Рыцарь» (благодаря которой Толкин, вероятно, получил первое назначение на кафедру в Оксфорде) и подготовленной одиннадцать лет спустя лекции о поэме «Беовульф» (которая действительно ознаменовала собой прорыв в исследовании этого произведения и заложила основу для будущей работы над ним), Толкин публиковался реже большинства своих коллег-ученых — особенно после 1940 года. Однако уже с раннего периода он стал печатать отдельные стихотворения — иногда анонимно и почти всегда в относительно неизвестных изданиях: университетских журналах, небольших или публикуемых частным образом сборниках. Их краткий перечень приведен в «Биографии» Хамфри Карпентера, а расширенный — в «Библиографии» Хэммонда и Андерсона. Число поэтических произведений доходит примерно до тридцати, хотя точное количество зависит от того, как воспринимать привычку Толкина переиздавать одни и те же стихи в разных местах, при этом более или менее существенно их перерабатывая. Кроме того, из подсчета исключены обе работы, представленные им для сборника «Песни для филологов» (Songs for the Philologists), который был издан в 1936 году в частном порядке и малым тиражом; все шестнадцать стихотворений из сборника 1962 года «Приключения Тома Бомбадила» (почти все они представляют собой перепечатку более ранних произведений, зачастую переработанных) и множество стихов, вошедших в книги «Хоббит» и «Властелин колец» (они, в свою очередь, тоже часто основаны на ранее опубликованных текстах).

Остается совсем немного сказок, которые Толкин опубликовал при жизни: «Лист кисти Ниггля» (1945), «Фермер Джайлз из Хэма» (1949) и «Кузнец из Большого Вуттона» (1967). Сюда можно добавить стихотворные диалоги из книги «Возвращение Беорхтнота, сына Беорхтхельма» (1953), которые сами по себе являются художественным произведением, но сопровождаются научным комментарием, поэтому данную работу особенно трудно классифицировать. Из этих четырех произведений, на мой взгляд, «Лист кисти Ниггля» и «Кузнец из Большого Вуттона» явно представляют собой автобиографические аллегории, в которых Толкин более или менее открыто рассказал о собственных намерениях, чувствах и профессиональном пути, а «Фермер Джайлз из Хэма» и «Возвращение Беорхтнота, сына Беорхтхельма» хоть и совершенно не похожи друг на друга, но тоже позволяют кое-что понять о том, как их автору приходилось разрываться между своими должностными обязанностями и растущей тягой к художественному творчеству. Эти короткие сказки, а также ранние стихи и некоторые фрагменты, опубликованные после смерти Толкина, дают более полное представление о внутренней жизни писателя, нежели его монументальные труды.

Автобиографическая аллегория № 1: «Лист кисти Ниггля»

Создается впечатление, что Толкин опубликовал «Лист кисти Ниггля» чуть ли не по своей собственной прихоти. Шестого сентября 1944 года к нему обратился редактор журнала «Даблин Ревью» (почему — неизвестно) с просьбой написать рассказ, который помог бы журналу «деятельно выражать гуманизм католической веры». Толкин отправил ему «Лист кисти Ниггля» 12 октября — по его меркам это практически моментальный ответ. Такое могло произойти только в одном случае — если этот текст был уже написан, причем, вероятно, довольно давно.

В своей «Биографии» Хамфри Карпентер предполагает, что автор дописал этот рассказ незадолго до отправки, выплеснув в нем свое «отчаяние», вызванное неспособностью закончить работу над «Властелином колец». Однако представляется более вероятным, что Толкин сочинил его лет за пять до этого, прямо перед началом Второй мировой войны. Впрочем, вполне возможно, поводом для создания рассказа действительно послужило то, что автор «переживал» насчет «Властелина колец» (см. «Письма», № 98). В своем «Вступительном слове» к книге «Дерево и лист» (1964) Толкин сам сообщил, что однажды утром проснулся — и вся вещица «в голове моей была практически готова», и что «понадобилось только несколько часов на то, чтобы перенести ее на бумагу — а потом переписать набело».

По словам автора, одним из источников вдохновения стала печаль или гнев по поводу судьбы конкретного дерева, «раскидистого тополя», который его хозяйка «ни с того ни с сего обкорнала и изуродовала — не знаю, что на нее нашло». Но нетрудно увидеть и другие, более личные мотивы для той тревоги и вызова, которые Карпентер совершенно верно уловил в его работе. Рассказ в общем и целом имеет отношение к «гуманизму католической веры», так что заказу редактора вполне соответствует, но в то же время в нем есть и личная апология, и самокритика, выраженные, как часто делал Толкин (несмотря на все его уверения, см. выше стр. 270), в виде строгой, или «справедливой», аллегории.