Дж.Д. Сэлинджер. Идя через рожь
Шрифт:
Безупречность, объясняет Симор, — понятие человеческое, в то время как совершенство — состояние божественное. Бог совершенен, говорит он, однако в Его мире есть и голод, и смерти детей К Следуя той логике, что люди не могут познать бесконечность Бога или Его творения, Симор оправдывает проявления человеческой природы, осуждаемые Беньяном как слабости. Он пишет, что Беньян слишком суров и что каждое человеческое проявление является частью замысла Божьего, завершая свое рассуждение следующим выводом: качества, воспринимаемые обществом как глубоко порочные, могут быть частью неисповедимого божественного плана и уже потому совершенными.
Симор просит родителей прислать плюшевого зайца вместо того, что Бадди потерял в поезде по дороге в лагерь. После длиннющего списка запрашиваемых Симором книг сообщение о том, что его брату нужна для утешения плюшевая игрушка, несколько удивляет читателя.
Как видим, в «Хэпворте» нет ничего устоявшегося. Ни одно мнение не высказывается безапелляционно, даже взгляд Симора на Бога. Хоть он и клянется в «безоговорочной» любви к Христу, но выражает сомнение в том, что Бог поступил мудро, допустив Евангельские чудеса, поскольку отсутствие таковых в наши дни порождает неверие и поощряет атеизм. В конце концов Симор все-таки полностью предает себя неисповедимой Божьей воле и посвящает свою жизнь служению Богу.
Во многих отношениях «Шестнадцатый день Хэпворта 1924 года» является логическим продолжением творческого пути Сэлинджера, очередным шагом в его духовном подвижничестве. Симор ругает воспитателей и прочих «солагерников», проявляя духовную нетерпимость, напоминающую о его сестре Фрэнни и ее собственной истории. Неспособность братьев Глассов найти общий язык с другими ребятами напоминает о сюжетно более поздних сетованиях Зуи по поводу того, что религиозное до мозга костей воспитание превратило их с Фрэнни в моральных уродов. Осуждение Симором воспитателей перекликается с бунтом Холдена Колфилда в «Над пропастью во ржи»; однако между Симором и более ранним персонажем Сэлинджера лежит пропасть. Симор, при всей своей устремленности к Богу, не склонен к компромиссу, даже к такому, на какой пошел-таки Холден. Не видит он ни в ком и «Толстую Тетю». Симору Глассу из «Хэпворта» еще предстоит научиться смирению Тедди Макардля или «нераздельному видению», которое переймет от него Бадди в «Выше стропила, плотники».
Совершенно очевидно, что в 1965 году Сэлинджер все еще был одержим идеей двойственности человеческой натуры. Как и прочие его произведения, «Хэпворт» исследует эту двойственность и конфликт между материальным и духовным началами. В конце концов Сэлинджер приходит к выводу, что, несмотря на неспособность даже самых одаренных представителей рода человеческого постичь замысел Божий, волю Божью следует тем не менее принимать. «Бог мой, — восклицает Симор, — Тебя не разберешь, слава Богу! Я люблю Тебя еще больше! Мои сомнительные услуги всегда в Твоем распоряжении!»
Лагерный лазарет становится для Симора Гласса своего рода чистилищем, перевалочным пунктом, где он размышляет о своей собственной двойственной природе и взвешивает, какой ему предстоит сделать выбор: попытаться вписаться в привычный мир или покинуть его в поисках одинокого пути к более тесному союзу с Богом. Симор обладает разумом гениального взрослого и душой просветленного йога, однако и то и другое заключено в теле семилетнего мальчика и, несмотря на предыдущие инкарнации, ограничено жизненным опытом ребенка. «Меня просто убивает пропасть, существующая между моим письменным и разговорным голосом! — жалуется он. — Очень неприятно и подло иметь два голоса». В «Хэпворте» Симор Гласс становится воплощением двойственности. Он силится совладать с обеими гранями своей натуры: взрослой и детской, духовной и физической, божественной и человеческой.
«Шестнадцатый день Хэпворта 1924 года» появился в «Нью-Йоркере» 19 июня 1965 года. С профессиональной точки зрения это была катастрофа. Повесть требовала от читателей не только предварительного знакомства с образами Симора и Бадди, но и огромной любви к ним, не уступающей любви самого Сэлинджера. В наказание же за эту привязанность им подсовывалось восьмидесятистраничное письмо — выспреннее, надуманное и зубодробительно-занудное. Собственно, сам Симор допускает такое его восприятие: «Без стыда и совести, — признается он, — вешаю на шею вам всем, и родителям и детям, такое ужасно длинное, скучное письмо, полное через край высокопарных слов и мыслей». Неудачно, что строка эта затеряна в середине текста. Это правдивая оценка повести, и место ее конечно же в начале. Из многих тысяч читателей, купивших июньский «Нью-Йоркер» в предвкушении нового произведения любимого автора, немногие дочитали рассказ до последней строки. Многие читатели отложили журнал в сторону, не дойдя до смущенного признания Симора.
Критики пощадили Сэлинджера. Они встретили повесть недоуменным молчанием. Ее просто
С тех самых пор вопросы, связанные с «Хэпвортом», неизменно преследуют любителей творчества его создателя. Намеревался ли он сделать повесть своей последней публикацией? Почему «Хэпворт» так трудно читается? Появилось даже подозрение, что, оттолкнув профессиональных читателей повестью «Симор: Введение», Сэлинджер попытался освободиться от любви обычных читателей, предложив им совершенно неперевариваемый текст.
В «Хэпворте» есть несколько пассажей, которые можно интерпретировать как завуалированное прощание автора с читателем. Первый — это совет Симора матери постепенно готовить себя к уходу со сцены. Менее обращают на себя внимание два эпизода, отличающиеся редкой для этой повести творческой ненавязчивостью. В первом Симор описывает своего брата Бадди, каким тот видится ему в далеком 1965 году. Это точный портрет самого Сэлинджера, уже постаревшего, поседевшего, с вздувшимися на руках венами. Он сидит за пишущей машинкой у себя в кабинете, заставленном книжными полками, с окном в потолке. И он счастлив. «Это воплощение всего, о чем он мечтал маленьким! — восклицает Симор. — Скажу не задумываясь, что вовсе не против, если бы оно [прозрение] оказалось в моей жизни последним». Таким необычным способом Сэлинджер сам в последний раз демонстрирует себя читателям — им дозволяется бросить прощальный взгляд на автора, уже не прячущегося в тени. Но это действительно «в последний раз».
Смысл другого пассажа высвечивается только в контексте всего творчества Сэлинджера. Почти в конце «Хэпворта» автор представляет миру одну из последних своих героинь: некую женщину-чешку, которая порекомендовала Симору познакомиться с поэзией Отакара Бржезины. Как вспоминает Симор, это была красивая дама, «в дорогих, строгих туалетах и с трогательно грязными ногтями». Со времени «Молодых людей», написанных двадцатью пятью годами ранее, зацикленность на своих ногтях у персонажей Сэлинджера символизирует фальшь и эгоцентризм. Это один из немногих постоянных символов, проходящих через все им написанное. Завершая произведение, оказавшееся его последним, Сэлинджер наконец изобразил героиню, о замечательных свойствах которой говорит пренебрежение к собственным ногтям. «Благослови Бог прекрасных дам в дорогих, строгих туалетах и с трогательно грязными ногтями!» — восклицает Симор.
Подобные моменты вкупе с ревизионистским характером «Хэпворта», лишающего Симора почти всех привлекательных качеств, которыми он славился, внушили многим читателям мысль, что это последний акт сэлинджеровской драмы. Многие полагают, что в «Хэпворте» произошло окончательное перевоплощение Дж. Д. Сэлинджера в своих персонажей. Он стал Симором Глассом. Используя «Хэпворт» как своего рода литературную пулю, он совершил профессиональное самоубийство и, как Бадди Гласс однажды сказал о своем брате, оставил «Свою Любящую Семью на мели». Легко винить «Хэпворт» в уходе Сэлинджера со сцены. Такое объяснение удобно, но мало похоже на правду. Нет никаких указаний на то, что Сэлинджер собирался подвести под «Хэпвортом» черту. К тому же он был слишком привержен своей профессии, чтобы опустить руки из-за того, что написал неудачную вещь. «Музыка никогда не чертова и конца у нее нет, — говорит Симор. — А если покажется с досады, что конец, значит, просто пора собрать все силы и произвести переоценку». В 1966 году, не смущаясь холодным приемом «Хэпворта», Сэлинджер возобновил свои отношения с издательством «Литтл, Браун энд компани» и вновь вернулся к вопросу о публикации новой книги. В октябре 1966 года Сэлинджер сообщил своему другу Майклу Митчеллу, что уже почти завершил — не один! — два новых романа.