Джефферсон
Шрифт:
В душе миссис Адамc чашка весов с надписью «неправильно» резко пошла вниз, и она села писать письмо мистеру Джефферсону с упрёками и с просьбой изменить своё решение.
Потянулись тревожные дни ожидания. Не зная, как утешить и подбодрить разгневанную Полли, Салли предложила ей новое «как будто»: как будто миссис Адамc на самом деле её мама. Полли увлеклась новой игрой, стала выражать хозяйке дома такую же нежность, какая раньше доставалась капитану корабля.
Другим развлечением — отвлечением — служили книги. Их в доме было великое множество. Листая одну из них, Салли дошла до картинки, изображавшей негра в богатой старинной одежде, стоящего над белой женщиной, спящей в кровати. Она попросила Полли прочесть всю историю,
Все эти дни Салли продолжала жить с непреходящей ноющей болью в сердце. Что будет в письме массы Томаса? Как он решит её судьбу? Примет ли он предложение капитана Рэмси?
Но вместо почтальона с письмом в одно прекрасное утро в дверь дома постучал месье Пети. Миссис Адамc прекрасно знала его, потому что в годы их жизни во Франции он служил дворецким в их доме в Отёйле. Она увела его в кабинет мужа. Салли понимала, что подслушивать не было смысла, потому что разговор шёл по-французски, но не могла оторвать взгляда от двери.
Наконец миссис Адамc вышла и мрачно объявила, что — о счастье! о силы небесные! о милость Господня! — месье Пети поручено везти в Париж обеих девочек. Да, для их поездки американское посольство выписало два паспорта, действительных на два месяца. И Салли своими глазами увидела в руках месье Пети два документа с печатями и могла прочесть ясно выведенные имена: «мисс Мария Джефферсон» в одном и «мисс Салли Хемингс» — в другом.
Всё происходившее дальше окрасилось для неё какой-то серебристой дымкой надежд и мечтаний. Ноющая боль страха в душе улетучилась — это было главным. Шторм, напавший на них при пересечении Ла-Манша и поваливший на койку позеленевшего месье Пети, был воспринят ею как весёлое приключение. Тряска дилижанса, сражавшегося с ухабами французских дорог, была успешно превращена в очередное «как будто». Её бодрости и веселья хватало на двоих, ей удавалось утешать и смешить Полли всякий раз, как обида, причинённая отцом, пыталась вернуться в сердце девочки.
Массу Томаса Салли ярче всего помнила таким, каким он был в последние дни болезни жены: не видящим никого вокруг, отрешённым, почти нездешним, готовым, казалось, вот-вот последовать за ней в Царство небесное. Из разговоров в семье она знала, что в их Виргинии он был самым важным и знаменитым человеком, что самые богатые джентльмены были его друзьями, и даже сам великий генерал Вашингтон писал ему письма и спрашивал его советов. Однако для Салли важнее было другое: в рассказах её родных о хозяине Монтичелло никогда не просвечивало, не мелькало, не затаивалось чувство страха.
Может быть, поэтому она ничуть не боялась, когда их путешествие подошло к концу и карета въехала во двор большого нарядного особняка в Париже.
Полли распахнула дверцу и бросилась в объятия сестры Пэтси-Марты.
Салли вышла с другой стороны и тут же оказалась в сильных руках брата Джеймса. Он закружил её, защекотал, как в детстве, расцеловал, поставил на землю.
Мистер Джефферсон стоял на крыльце дома, одетый по-домашнему, в жилете поверх белой рубашки, без парика. Лицо его выражало изумление, почти испуг.
Он не смотрел на долгожданную, но наконец приехавшую дочь.
Он не отрываясь смотрел на Салли Хемингс.
И под этим взглядом знакомое тесное ожерелье захлестнуло ей шею, но не той болезненной петлёй, которую рождали в ней глаза капитана Рэмси, а той лентой готовности к неслыханному, несбыточному счастью, которую она впервые пережила, глядя на пятнадцатилетнего белого гостя из других миров.
Июль, 1787
«Любезная
Лето, 1787
«На съезде по выработке новой конституции многие компромиссы были достигнуты с большим трудом. Когда всё было готово к окончательному голосованию, многие делегаты стали опасаться, что те, чьи аргументы были отвергнуты, объединят свои усилия и проголосуют против. Если бы это случилось, конституция наверняка была бы отвергнута ассамблеями штатов. Руководители съезда обратились ко мне с просьбой призвать к единогласию. Так как здоровье моё сильно пошатнулось в те дни, я просил прочесть подготовленную мною речь другого делегата. Он же внёс предложение, рекомендующее делегатам подписать документ, подтверждающий единодушное согласие штатов».
Сентябрь, 1787
«Уважаемый сэр! Сразу по возвращении из Филадельфии в Маунт-Вернон я посылаю Вам текст конституции, выработанной федеральным съездом.
Отправляю документ без комментариев. Вы из своего опыта знаете, как трудно бывает примирить такое многообразие интересов, какое существует сегодня в различных штатах. Мне бы хотелось, чтобы предложенная конституция была более совершенной, но я искренне верю, что это наилучший вариант, какого можно было достичь сегодня. Так как она открыта для внесения поправок в будущем, её принятие штатами представляется мне крайне желательным».
Осень, 1787
«У нас сейчас проходит обсуждение проекта конституции для Соединённых Штатов Америки. У меня есть много причин верить в то, что его создавали откровенные, честные люди, надеюсь, так его и воспримут. В нём могут быть недостатки, но где их нет? Если его утвердят, то ситуация в нашей стране сильно изменится к лучшему и вскоре Америка заслужит уважение других стран в той же мере, в какой они пренебрегали ею до сих пор».
ДЕКАБРЬ, 1787. ПАРИЖ
В тот тёплый июльский вечер воскресшая жена возникла перед Джефферсоном так естественно и бесшумно, словно и впрямь ангелы опустили её с небес и поставили посреди двора, рядом с запылённой каретой.
«Это не сон, — говорил он себе. — Это не может быть сон. Я чувствую боль в покалеченной кисти, а во сне боль уходит. Я слышу голоса и смех дочерей, вижу, как Пэтси кружит и подбрасывает приехавшую Полли. А воскресшая Марта смотрит на меня со своей чуть вопросительной улыбкой, будто опять ждёт каких-то важных, всё объясняющих слов».