Джек Восьмеркин американец (ил. В.Гальдяева)
Шрифт:
— Так гудел американский пароход, — сказал Джек.
Редактор улыбнулся. Эта улыбка подбодрила Джека. Он спросил:
— Что вы думаете о моем деле?
— Что я думаю? Ты хорошо сделал, что возвратился домой. Ребята из петроградской колонии вернулись гораздо раньше тебя, вероятно ничему не научившись. А ты не потратил даром времени в Америке. Такие люди нам действительно нужны. Кроппер не обманул тебя. Ты получишь землю бесплатно и выпишешь своего Чарли.
— Да?
— Я нисколько не сомневаюсь в этом. Но тебе придется, конечно,
— Но ведь сгорели они!
— Вряд ли. А если и сгорели, то их давно отстроили. Ты не помнишь, какой они были волости?
— Чижовской.
— Завтра наведем справку. А пока ложись спать. Ведь устал небось?
— Угу.
— Ложись на диване. Можешь спать сколько влезет. Я тебя будить не стану. Встанешь — вскипяти себе чаю. А пока давай спать.
— Угу.
Джеку вдруг показалось, что дело его немного поправилось. Длинный рассказ облегчил его.
Он улегся на диван и сейчас же заснул как человек, сделавший свое дело.
Утром его разбудил звонок телефона.
Джек схватил трубку и услышал голос редактора:
— Алло! Джек, у меня есть новости для тебя. Я звонил в студенческое бюро, и мне обещали сегодня вечером прислать вузовца, который из одних мест с тобой. Понял? Так что в девять часов будь дома. А теперь можешь погулять по Москве. Там у меня на столе лежит рубль. Возьми его себе на обед. Ну, пока…
Джек повесил трубку и как-то испуганно улыбнулся. Нашелся человек из одних мест с ним! Не из Вирджинии и Канзаса, а из Починок, о которых он давно перестал думать. Кто же это такой?
Джек пил чай и все время старался решить, что принесет ему эта встреча. После чая он пошел бродить по городу. Он заходил в семенные магазины и там рассматривал семена люцерны, клевера, мака. Потом оказался на Мясницкой. Там переходил от витрины к витрине, смотрел жнейки и триеры и в некоторых магазинах даже брал каталоги. Земли у него еще не было, но он не мог оставаться без дела.
Когда в девять часов вечера редактор вернулся домой, Джек сидел за столом. Перед ним на газете были насыпаны зерна отборной американской пшеницы. Он внимательно рассматривал их и раскладывал кучками. Должно быть, это была окончательная сортировка семян перед посевом.
Джек не успел окончить этой операции, когда в передней раздались два звонка, и редактор сам пошел отпирать. Через секунду дверь открылась, и на пороге появился длинный рябой парень, в полушубке и клетчатой кепке. Некоторое время он молча смотрел на Джека. Потом вдруг лицо его озарилось улыбкой, и он закричал гораздо громче, чем это полагается в комнате:
— Здорово, Яшка!
Джек не знал, что ему ответить на приветствие, и только поднялся с места, пристально глядя на парня.
И тут в чертах незнакомого лица ему почудилось вдруг что-то похожее на забытый деревенский сон. Он не мог припомнить ни имени парня, ни избы, где тот жил в деревне Починки. Но язык его сам собой произнес слово, которое, вероятно, часто
— Миииш!
— В том-то ж и дело…
Ребята обнялись. Но Джек все еще не знал, кого именно он обнимает. Ему ясно было только одно, что это его деревенский товарищ, вытянувшийся, по крайней мере, вдвое.
— Миш, — сказал Джек, волнуясь и бледнея, — что же наши Починки-то, стоят?
— Ну да, стоят. Я там летом был.
— А как же пожар?
— Эво что вспомнил! О пожаре уже все позабыли. После него голод был. Давно все отстроились. И ваши отстроились.
— Наши? Кто наши?
— Кто? А мать-то твоя, Пелагея. Что ж ты, без матери, что ли, родился?
— А разве она жива?
— Ну да, жива. И Катька, сестра, жива. Отца в бою убили, а они живы-здоровы. Только бедно живут, скажу я тебе.
Джек густо покраснел. Он даже не знал, о чем дальше спрашивать. Все его убеждения, все воспоминания противоречили сообщению Мишки. Так, значит, он ошибся тогда, во время пожара!.. И все эти годы напрасно считал себя сиротой… Его мать жива… И сестра… Вот так штука!
От смущения Джек полез в карман и достал оттуда кусочек жевательной резины. Протянул Мишке. Но тот понюхал резинку и положил ее на стол.
— Мы этого не употребляем, — сказал он.
Затем начался длинный разговор, из которого выяснилось, что Мишкина фамилия Громов и жил он прежде через пять домов от Восьмеркиных. Скоро после ухода белых он кончил школу в Чижах, а потом еще учился в городе. Там вступил в комсомол и за хорошие способности был командирован в Москву, в Тимирязевский институт. Сейчас учится на втором курсе. Летом ездил в Починки помогать отцу по хозяйству. Деревенские дела поправляются, но туго. Скотина слабая, наделы небольшие, и нет машин. Мать Яшки без мужика бьется, едва сводит концы с концами.
— Меня-то она вспоминает? — спросил Джек.
— Нет, что ты! Думает, что ты давно помер. Да и мы все так думали.
Джек глубоко вздохнул, поднялся и ссыпал в мешок свою заветную пшеницу.
— Ну, прощай, Миш, — сказал он тихо. — Спасибо тебе за вести. А я пойду.
— Куда пойдешь?
— На вокзал. Сегодня домой поеду, в деревню.
— А деньги-то у тебя на билет есть?
— Нет денег. Да я и так проеду. Не такие концы без билета делал.
Тут в разговор вмешался редактор. Он все время сидел молча за столом, лишь временами прислушиваясь к разговору.
— Это не дело, Джек, — сказал он. — У нас в СССР без билетов не путешествуют. Я дам тебе денег на проезд, но при одном условии.
— Ну?
— Как приедешь в деревню, сходи к учителю и грамоту вспомни хорошенько. Писать выучишься, осмотрись и пришли мне статейку. Выскажи свое соображение, как деревенские дела в кратчайший срок поправить можно. С колхозом дело обмозгуй. Понял? Селькором нашим будешь. Это тебе в дальнейшем пригодится. И газету я буду тебе бесплатно высылать. Идет?
— Да, идет.