Дженни. Томасина. Ослиное чудо

Гэллико Пол

Прошли часы, пока она встала, опустила меня на пол, сняла всё грязное и порванное и помылась; но слёзы всё так же текли, словно вода.

И тут она сделала что-то странное – взяла лампу, подошла с ней к зеркалу и долго смотрелась в него, как будто никогда себя не видела. И заговорила с собой, как недавно со мной:

– Кто я такая теперь? Где Лори? Что мне делать? Что же мне делать?

Потом она пошла к себе, а я улеглась было у очага, но она позвала с лестницы:

– Талифа, иди ко мне, побудь со мной!

Раньше я к ней не ходила и остановилась

в нерешительности.

– Иди, иди, – звала она. – Всё ж не одна буду!

Я перекувыркнулась от радости, кинулась вверх, прямо к ней в руки, и замурлыкала, а она потёрлась щекой об меня.

В белой комнате стояли кровать, стул и шкафик. Лори села и, держа меня на руках, долго смотрела мне в глаза. Она уже не плакала.

– Скажи мне, Талифа, – попросила она. – Ты ведь умирала, ты знаешь, что это такое – покой, мир?

Я не понимала её – ведь я умираю тысячи раз, но моё Ка просто плывёт по Реке Тьмы между небом и землёй и будет плыть всю вечность.

Лори отпустила меня, легла, потушила лампу и сказала:

– Спасибо, что побудешь со мной. Спокойной ночи.

Откуда-то из темноты до меня донёсся несказанно-прекрасный запах. Что это? Когда, в каком воплощении я знала и любила его? Почему я замурлыкала от радости? Я подняла голову и принюхалась.

Да, откуда-то пахло. Лори мирно спала, тихо дышала, а я вдруг забеспокоилась – мне показалось, что моё потерянное Ка совсем рядом, вот тут, и если я его удержу, оно при мне и останется.

Дивный запах донёсся снова, когда я уже засыпала. Я знала, что здесь, в ногах у Лори, я увижу хорошие сны, и спешила посмотреть их.

И я решила так: если уж я теперь домашняя, комнатная кошка Лори, я должна узнать при первой возможности, что же в её комнате издаёт этот прекрасный запах.

26

Когда Макдьюи подбегал к ярко освещённому дому, миссис Маккензи стояла в открытых дверях.

– Слава Богу, приехали! – сказала она. – Я сама послала за доктором. А то я читала ей, хотела подушку поправить, смотрю – она глаза закатила и вроде бы отходит…

– Хорошо, что вызвали врача, – нетерпеливо кивнул он и кинулся в комнату Мэри. Доктор сидел у постели и лицо его было серьёзно. Но Макдьюи удивило другое: только сейчас, в такую страшную минуту, он заметил, как красиво и кротко это лицо.

– Слава Богу, что вы приехали! – сказал доктор Стрэтси.

– Она умирает? – спросил Макдьюи.

Доктор Стрэтси ответил не сразу.

– Она больше не хочет жить. Она не борется. Если мы это не изменим…

Тогда Макдьюи спросил:

– Сколько ей осталось?

– Не знаю, – ответил Стрэтси. На самом деле он думал, что ей осталось жить до утра, в лучшем случае – несколько дней, но он не хотел лишать отца надежды, пока ещё тлела хотя бы искра жизни. – Организм у неё крепкий, но она сама гасит свои силы.

Макдьюи кивнул, подошёл к кровати, посмотрел на свою дочь и увидел, что кожа у неё синеватая, глаза не блестят, а одеяло на груди почти не шевелится.

– Да сделайте вы что-нибудь! –

вдруг, почти в отчаянии, воскликнул Стрэтси. – Вы же её отец. Вы её знаете. Вы её любите, и она вас любит. Очнитесь! Она ещё жива. Придумайте, чем её расшевелить, чтобы ей жить захотелось!

Макдьюи печально посмотрел на врача и ответил так, что тот подумал, не свело ли его горе с ума:

– Если бы мы оживили кошку и дали ей, она бы улыбнулась и захотела жить.

– Я вас не понимаю, – сказал Стрэтси.

– Медицина… – начал Макдьюи, но Стрэтси покачал головой.

– Когда медицина бессильна, – сказал он, – остаётся одно: молиться.

Макдьюи обернулся к нему, багровея от гнева.

– Как вы можете? – заорал он. – Как вы-то можете верить, когда ваш Бог всё это терпит? Кто-кто, а вы навидались горя и несправедливых мучений! Зачем Богу её жизнь?

Никто не ответил ему, и он продолжал:

– Я бы ползком к Нему полз, если бы я только знал, что есть правда, милость и смысл.

И вдруг он вспомнил, как совсем недавно, когда спасения не было, раздался крик: «За Макдьюи! За Макдьюи!»

– Постойте, – сказал он. – Я кое-что припомнил. Если она доживёт до утра, надежда ещё есть…

Доктор Стрэтси вздохнул и взял свой чемоданчик.

– Надежда есть всегда, – поправил он. – Я приду завтра пораньше.

Макдьюи не пошёл за ним. Он думал так: на свете есть Лори. Лори здорова, она уже не блаженненькая, она способна драться как лев за того, кого любит. Она спасёт его дочь, да и его самого. И, полный надежды, он решил утром поехать к ней.

Доктор Стрэтси пришёл пораньше, посмотрел на Мэри и сказал, что изменений нет. А Макдьюи, оставив лечебницу на Вилли Бэннока, сел в джип и уехал.

Ночью он не ложился, сидел возле Мэри Руа и держал её за руку, пытаясь влить в неё свою любовь. Он просто чувствовал себя батареей, заряженной любовью, или ампулой, полной любви. Так провёл он всю ночь, пока не занялась заря. Мэри не умерла за ночь; и он поехал к Лори, чтобы та её спасла.

Проезжая мимо мест вчерашней битвы, он увидел, что цыган там нет и как бы не было. Примятая трава, следы колёс, куски обгорелого дерева и холста – и больше ничего. Освобождённые звери, наверное, ушли в лес. Макдьюи улыбнулся, представив себе, как обезьянки тянут за верёвку, требуя милосердия, а Лори выходит к затерянным детям чужой земли.

Наконец и сам он, бросив машину внизу, добежал до дерева и остановился, чтобы отдышаться и подыскать слова, которые он скажет Лори: «Помогите мне, Лори. Поезжайте со мной. Моя дочь умирает. Никто, кроме вас, её не спасёт».

Потянуть за верёвку он никак не решался. Вокруг было тихо, как будто всё вымерло, и ему казалось, что звон колокольчика вызовет цепь каких-то необратимых событий.

Тяжело дыша, он стоял и глядел на домик. Дверь была заперта, ставни – тоже. Вроде бы всё было то же, но дом как будто отвернулся от него, или заснул, или неприветливо сжал губы. Что это – мерещится после бессонной ночи или ему действительно больше не рады здесь?