Джентльмен

Сумбатов-Южин Александр Иванович

Остужев (пожимая плечами). Вам лучше знать.

Эмма Леопольдовна. Второе — вы метафизик. Вы строите все очень тонко, сложно, когда надо просто взять и поцеловать. Вот вам за это и нос, длинный нос. Я этому очень рада.

Остужев. Ну хорошо, я оправдываться не стану. Но это золотое бревно…

Эмма Леопольдовна. Люди часто сильны своею глупостью. И, кроме того, миллионы тупы, грубы, но — величественны.

Остужев. Еще бы! Особенно для женщины. И еще для ростовщика.

Эмма Леопольдовна. Вы взбешены до дерзости. Никогда вы не доставляли мне такого удовольствия. Впрочем, Кэтт вы напрасно обижаете. Разбирали ли вы, тонкий психолог, жизнь и душу девушки до того,

как ее выдадут замуж? Не станем говорить вообще, возьмем Кэтт. Она попала чуть не с пеленок в мир вашей золотой Москвы. Любочка Рыдлова с ней растет, играет, учится, потом с ней выезжает, танцует, они inseparables, они окружены десятком-другим таких же золотых девочек. Над ними золотые папаши, мамаши, бабушки, дедушки. Золотом измеряется право на шалости и на прихоти, за золото покупаются или красивые, или знатные, или тоже золотые мужья. Золото воздвигает средневековые замки на Таганке, я говорю рифмами… Чем больше золота, тем больше внимания, чем меньше его, тем больше незаметных капелек того неуловимого оскорбительного предпочтения, которое дают другим… Прибавьте к этому мисс тетушку, послушайте разговоры, нарисуйте себе беднягу отца в сапогах в четыре рубля и в черной паре в тридцать восемь рублей. Этого отца знакомые ее круга не узнают на улице, и… кто знает, может быть, она сама когда-нибудь не посмела узнать. А первый друг, Любочка, или второй друг, Эммочка, — это я — показывают свои приданые брильянты или своих отборных мужей… А тут знаменитый литератор бежит от брака в ответ на начинающуюся любовь… А тут пикники, балы, выезды, театры, весь вихрь богатого безделья, и везде для нее этот ужасный, оскорбительный «второй» план при всей ее красоте, уме и гордости… И вдруг оказывается, что она может получить все за безделицу. Стоит только сделать то, что делают все, — выйти замуж, стать на золотую груду. Надо быть героиней, чтобы ждать при этом беглого литератора и не воспользоваться таким прекрасным случаем отомстить ему за его… обидную нерешительность.

Остужев. Значит, по-вашему, она теперь сияет радостью удовлетворенной гордости, сбывшихся мечтаний, пожалуй, — удачной мести мне?

Эмма Леопольдовна. И будет сиять долго, дорогой друг, и пока не перестанет — много воды утечет. Я рада, я ужасно рада. Это и моя единственная месть.

Входят Люба с Сакарди, за ними несколько молодых людей и барышень и Лебедынцев. Они не видят Эммы Леопольдовны и Остужева.

Явление десятое

Люба. Une toute petite ariette, cher monsieur, mais je vous prie.

Сакарди (показывая на горло рукой, с сильным итальянским акцентом). Je suis enroue, mademoiselle… Ни один нот…

Люба. Ха-ха-ха… По-русски… encore quelques mots.

Сакарди. Я лублу Москва, хорошенкия дама и барышниа.

Голоса. Ravissant! monsieur Sacardi! Vous etes si aimable. Chantez donc, un peu… Pour moi votre fotographie. Ах, божественный!..

Рыдлов (Лебедынцеву). Егор Егорович, пусть он поет. Чего ломается. Получит отдельно, хочет деньгами, хочет кубок ему в бенефис поднесу.

Лебедынцев (ворчит). Уж и то эту прорву по горло засыпали. Illustrissime, signore, uno momento. (Уходит за Сакарди.)

Остергаузен (подойдя к Любе). Любовь Денисовна!

Люба. Что, граф?

Остергаузен (значительно). До свиданья. (Уходит.)

Рыдлов. Где же Кэтт? Люба, ты ее не видала?

Люба. Ах, милый, сам теперь за ней смотри.

Барышни хохочут. Входит Кэтт в белом роскошном платье.

Явление одиннадцатое

Кэтт.

Я уговорила Sacardi. Он сейчас будет петь. Ах, какой смешной…

Рыдлов (млея). Кто же устоит?..

Кэтт (протягивая ему руку для поцелуя, но не глядя на него). Не успела я выйти замуж, уж за мною ухаживают. У Сакарди совсем особенные глаза сегодня, совсем не такие… Ужасно смешно. Я убежала от тетиных нотаций… Увидела меня с ним, нахмурила брови и величественно поплыла ко мне.

Рыдлов. Теперь уж не тетенька, а я ваш судья.

Кэтт. И ничего не страшно.

Чечков (подходя). А как сказано: «Жена да убоится…»

Кэтт. И убоюсь, когда будет страшно, а теперь мне пока весело. Какая досада, что теперь не справляют девичников, правда, mesdames?

Барышни (восторженно подвизгивая). Ах, правда, правда!

Люба. Я перед своей свадьбой справлю.

Рыдлов. Какой свадьбой?

Люба. Я, Плюшка, делаю партию получше, чем бедненькая Кэтт. У меня на карете будет коронка с девятью зубчиками, и с вами, почетными гражданами, еще неизвестно, буду ли я кланяться.

Кэтт. Люба! Это что за новости? Решено?

Люба. Чуть руки мне сейчас не оторвал, так и думаю — решено. Пальцы хрустнули. Завтра будет просить моей руки у маменьки. Сегодня, говорит, поздно. Это делается, говорит, по утрам. Правила, душка!

Кэтт. Видите, Ларя…

Из беседки выходит Остужев.

(Вздрогнув, но сейчас же овладев собой, слегка вскрикивает.) А!

Остужев. Не ждали?

Кэтт. Откуда вы? С неба свалились!

Рыдлов (с воплем восторга кидаясь к нему). Друг! Вот, действительно, дорогой подарок! Какое счастье…

Остужев. Ну, поздравляю, маркиз. Вас, Екатерина Вадимовна, тоже прикажете поздравить?

Кэтт. Освобождаю от этой церемонии.

Рыдлов. Друг, а сколько у меня накопилось литературного материала!

Остужев. Вот теперь твой литературный материал. Постарайся в нем разобраться. А теперь вели честь честью шампанского.

Рыдлов. Эй! шампанского!

За сценой пение «La donna е mobile». Люба и барышни кидаются туда.

Эмма Леопольдовна. Вокруг вас, Ларион Денисович, теперь любовь и дружба. Вы счастливы как рыба в воде.

Рыдлов. Именно! Эй, шампанского!

Остужев (Кэтт). La donna е mobile… Правда?

Кэтт (пожав плечами). А хоть бы и правда?

Подают шампанское.

Занавес

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Маленькая гостиная-будуар у Рыдловых. Три двери. Вся сцена заставлена изящной мебелью последней моды. Прошло полгода с первого действия.

Явление первое

На сцене Кэтт и графиня Люба.

Кэтт (ходит по комнате). И тебе не скучно?

Люба. Пока нет. Меня муж очень интересует: совсем правильный, как часы. Лег — значит спать, улыбнется — значит сейчас меня целовать. Но умен, ужасно умен. Книгу написал, да не то что твой Ларька: выпустил свою «Бездну» и продает по шести гривен. При своем-то богатстве! Мой граф напечатал всего 120 экземпляров, бумага как мрамор и книга называется: «Утренние размышления графа Остергаузена». Только очень важным лицам роздал, всего три экземпляра. Они у него по номерам. Теперь надеется место получить по благотворительной части. Вот хлопот мне будет да церемоний всяких. Прямо съест, ведь он требовательный.