Джентльмен
Шрифт:
Боженко. Влетел, Егор Егорович!
Рыдлов. Егор Егорович, могу ли я поверить! Ведь вы же у меня еще три экземпляра взяли для вашего семейства!
Лебедынцев (озлобленный). Василий Ефимович, знаете, говорить все можно, но ведь надо доказать. Какая же цель могла быть у меня?
Чечков. Да вы не горячитесь, светик мой ясный! Разве я против вас слово скажу? Да упаси меня господи! Сегодня его, а завтра меня ушибить можете. Что я за неразумный ребенок, что против рожна полезу! Да я лучше от своих слов отступлюсь. Ну, поцелуйте меня, дорогой вы мой, поцелуйте
Рыдлов. Не верю, Егор Егорович, я не верю. Позвольте вашу руку. Вот! Как два джентльмена.
Лебедынцев (успокоившись, беря сигару, пожимая руку Рыдлову и обнимая Василия Ефимовича). Между нами не может быть недоразумений. И ехидный же вы человек, Василий Ефимович. Ну, ни слова! Ни одного слова больше об этом! Все забыто! Но объясните мне, прошу я вас, уважаемый Василий Ефимович, почему вы против издания газеты Ларионом Денисовичем?
Рыдлов (тихо Лебедынцеву). Егор Егорович, мы с вами о наших делах потолкуем вечером: при дяденьке хоть не говори. Темная личность. В восемь часов я вас жду.
Лебедынцев. Великолепно. До свиданья, значит. Вот, Василий Ефимович, ваш племянник не в вас! Он вдаль глядит. А вы так и погибнете в неизвестности, не сделав ничего на благо общее.
Чечков (внезапно бросив свой обычный тон). Болтай, да не забалтывайся, Егорыч. Я для Москвы сын почтительный и благодарный. В ней, моей матушке, много моих, Василия Ефимовича Чечкова, денег положено: и в церквах, и в больницах, и в школах, и в приютах. И рабочий люд меня знает по многой дельной помощи. Я знаю, чем мне бога за мое богатство благодарить, учить меня нечего. А в чем грешен — грешен: никогда карасем не был, и от меня щуке мудрено поживиться. А уж всякой мелкой рыбешке и подавно. (Возвращаясь к обычному тону.) Так-то, Егор мой Егорович, миленький дружочек. А впрочем, поцелуйте меня, головка моя лучезарная.
Входит Рыдлова.
Явление шестое
Рыдлова. Ну и погода: хоть бы Ницце впору, а всего-то март на исходе. А, братец, вот вы где. Что же сегодня рано из амбара тронулись?
Чечков. По семейным делам, любезнейшая моя сестрица.
Рыдлова. Котик, здравствуй, красотка моя. Уж мне про тебя вся Москва уши прожужжала. Да что вы, говорю, я во сто раз лучше ее была. Хоть ты что хочешь говори — не верят.
Кэтт. Maman, чаю не прикажете?
Рыдлова. Попрошу, ангел мой.
Кэтт звонит. Лакей появляется.
Господа, кому угодно чаю?
Боженко. Я прощусь. Мне уж в Английский обедать пора. (Прощается со всеми.)
Лебедынцев (тихо Рыдлову). Старичок-то наш расфуфырился. Ну да мы в новой газете разберем права этого старого поколения на уважение и благодарность.
Рыдлов. До вечера, друг. Разберем, разберем.
Лебедынцев (прощаясь со всеми). Василий Ефимович, напрасно изволили обидеться. Вот уже со всем моим уважением.
Чечков. А я-то? Батюшка мой, я-то? Да я, может быть, вас, дорогого моего, не то что
Целуются.
Лебедынцев (дамам). Честь имею кланяться. (Уходит с Боженко.)
Рыдлова. Слава богу, догадались. Я по делу, Ларя, к тебе. — Сидите, братец, и к вам тоже… И Катя и ты послушай. Вот что, мой голубчик, Ларя. Желаю я, милый ты мой, свои дела ликвидировать и послужить господу богу.
Рыдлов. То есть как именно?
Рыдлова. А вот как: мне скоро шестьдесят. Жизнь я свою прожила, дай бог всякому: и почету, и довольства, и веселости — всего навидалась. Покойнику Денису Ларионовичу была я и женой верной, и другом хорошим, да и — что греха таить — на шашни его смотрела сквозь пальцы. Это я и тебе, Котик, с твоим идолом советую.
Рыдлов (недовольный). Ах, maman, что это за идол? К чему такие сравнения? Что за язык таганский?
Рыдлова. Ну, обижайся еще! Так вот прожила я век и детей, как могла, на ноги поставила. Только я в этом мало понимала — за это уж Евгению Фоминичну буду ежечасно вспоминать в своих грешных молитвах. Такую она мне службу сослужила, ну, одним словом, облагодетельствовала.
Рыдлов. Maman, перейдем к делу. Это мы все знаем.
Чечков (нетерпеливо). Попочка, уйми фонтан. Дай умных людей послушать.
Рыдлова. Только все это было мое дело. Потому для женщины муж и дети все одно, что сама, да даже и больше. И компаньон мною доволен. А?
Чечков молча целует ей руку.
Рыдлова. Два раза за вас, братец, в Ташкент ездила. Потому, где же им, важным таким, по жаре таскаться, помилуйте. У них в клубе коли повар им сладкое мясо пережарит или форточку откроют, так и то на неделю расстроят. Так как же им, помилуйте, в пятьдесят градусов жары хлопок осматривать или сырым бараном питаться. Их и в Нижний-то уж теперь не заманишь, особливо как тут как-то арфисток прекратили.
Чечков (беззвучно смеясь). Ох, помилосердствуйте, сестрица.
Рыдлова. Ну, уж позвольте, не буду вас перед молоденькой дамой срамить. (Серьезно.) Никогда я не хвасталась и теперь не для хвастовства я все это говорю, а я все равно, что отчет даю по делам. Теперь же хочу я о душе помыслить и воздать благодарность создателю моему. А два дела — это уж я твердо знаю — мешать нельзя: либо бог, либо мамон.
Рыдлов. Вы, maman, в монастырь нацелились?
Кэтт. Да постой же, что это в самом деле!
Рыдлова. Ларька, дай поговорить. Ведь я ж тебя слушала, бывало, как ты придешь да по часам о своей «Бездне» мне рассказываешь? А уж видит бог, я в ней ничего не понимала.
Рыдлов. Я думаю, всякий имеет свое убеждение. Я религию признаю, но…
Чечков. Ах, ты, попка, попка!
Рыдлов (рассердясь). Дяденька, я прошу вас эти шутки прекратить! Говорите в таком тоне о ваших клубных друзьях, а мой духовный мир вас не может касаться.
Чечков. Виноват, маркиз.
Рыдлов. Ну, то-то.