Джентльменское соглашение

Смирнов Георгий

Члены ареопага покивали.

– Что ж, похвально, когда художник готов идти на жертвы ради искусства, а не наоборот – приносить искусство в жертву себе, – подхватил самый молодой мастер.

Наконец в дискуссию вступил председатель комиссии, который до этого молчал, поскольку никак не мог однозначно определиться между гильотиной и милостью и наконец нашел компромисс.

– Коллеги, предлагаю следующее решение. Мы дадим юному таланту академический отпуск, а в следующем году, если он все же снимет эту сцену, посмотрим его шедевр и отпустим в большое плавание с красным дипломом.

Оправдательный вердикт главного судьи

вызвал у коллег шумное, восторженное и единогласное одобрение.

После совета Добряк созвал съемочную группу и огласил решение мэтров. Тут же посыпались напоминания о неприятных случаях, когда спустя год совет полностью менялся и новый состав дружно захлопывал дверь храма искусств прямо перед носом желавшего вернуться туда студента. Добряк молча сидел в углу и, в отчаянии опустив голову, слушал выступающих – которые, как и члены совета, пытались вразумить молодого режиссера, уговаривая его утвердить на роль кого-то из каскадеров.

Мысль о том, что фильм, как и многие другие картины, будет похоронен на кладбище нереализованных гениальных сценариев, удручала Добряка. К тому же актеру очень нравилась его роль.

Собрание близилось к концу, но принципиальный режиссер напрочь отказывался принимать суровую реальность.

Добряк уже давно подумывал над тем, чтобы самостоятельно исполнить трюк. Однако была одна существенная проблема. После неприятного инцидента, имевшего место еще в детстве, он панически боялся высоты. Как только он ощущал ее, память неизменно подбрасывала в топку сознания тот самый случай.

Увидев однажды по телевизору, как бесстрашный канатоходец, искусно балансируя на тонком тросе без какой-либо страховки, парит над пропастью между отвесными скалами, ребенок задался вопросом: а смог бы он сделать нечто похожее? Чтобы проверить это, он забрался на двухметровый забор и решил по нему пройтись. Примерно на середине пути неожиданно включился здравый смысл, а вслед за ним заявила о себе и боязнь упасть. Но паренек отчаянно рвался к победе. Пока он шел, все было хорошо. Страх хоть и дышал ему в спину, но значительно отставал в этом марафоне смелости. Однако в какой-то момент напряжение стало невыносимым. Мальчик остановился, чтобы немного отдышаться, и бросил взгляд на землю. В этот момент природный инстинкт самосохранения догнал смельчака и заключил его в свои стальные объятия! Ладошки стали влажными, мышцы обмякли, а ноги предательски задрожали. Покачнувшись, Добряк потерял равновесие и упал на асфальт, сломав руку.

Если бы тогда Добряк не остановился, не посмотрел вниз и, сжав волю в кулак, дошел до конца, возможно, он избавился бы от боязни высоты навсегда. Однако он проиграл схватку, и это поражение оставило неизгладимый след в сознании.

И вот спустя много лет ему выпал шанс вновь сразиться со своим давним соперником.

– Не надо, парень, не смей и думать об этом! Ты не смог тогда, на высоте каких-то двух метров, не сможешь и сейчас, когда предстоит сделать то же самое на уровне третьего этажа, – отчаянно кричал ему голос разума.

– Если ты спасуешь, то навсегда останешься трусом и слабаком, не говоря уж о том, что упустишь шанс сыграть, возможно, лучшую роль в своей жизни, – доносилось в ответ откуда-то из области сердца, которое буквально вырывалось из груди в попытке переорать разум.

Что может рассудить два непримиримых центра принятия решений: ум и душу? Наверное, только характер. Именно

он, подобно строгому судье, громко бьет молотком, вынося суровый внутренний приговор. И под конец собрания этот удар в голове Добряка прозвучал. Актер вскочил и во всеуслышание заявил, что самостоятельно исполнит трюк.

Поначалу Маэстро отпирался – слишком высок был риск. Если с актером что-то случится, он и многие другие люди могут лишиться не только места в институте и последующей карьеры, но и свободы. Однако в конечном счете юношеский максимализм и тяга к высокому искусству, как это часто бывает у прирожденных талантов, взяли верх над здравым смыслом.

Когда Добряк балансировал на узкой дощечке, переходя с одного здания на другое с невозмутимым лицом, как этого требовала роль, он больше всего боялся… нет, не умереть, а посмотреть вниз и испугаться. Парадокс, не правда ли? Бояться не гибели, а страха. Но, возможно, это и закономерно. Ведь смерть – это абсолютный покой, полное отсутствие каких-либо эмоций, включая страдания, боль и ужас. Мы же боимся проявлений жизни, в первую очередь тех, которые ведут к тому самому вечному покою и умиротворению.

Однако все обошлось. Улыбка в лицо смерти была блестяще сыграна, а эта сцена стала прекрасным бриллиантом, венчающим блистательный финал. Исполнив трюк, смельчак настолько был воодушевлен, что готов был зайти намного дальше. Он ловил себя на страшной мысли, что безумно хочет сыграть и смерть своего героя, то есть, широко разведя руки в стороны, прыгнуть вниз с той же саркастической улыбкой. И все это лишь ради прекрасного кадра, запечатлевшего жертву гениального актера во имя высокого искусства. Именно так – не в теплой постельке, а под прицелами объективов кинокамер и бьющего в глаза света – должен завершать свой жизненный путь великий артист. Такой чести – умереть на съемочной площадке, да еще во время последнего дубля, удостоились единицы.

Мог ли Добряк тогда предположить, что спустя много лет ему представится возможность воплотить в жизнь свою мечту?

Полагаю, на этом стоит закончить ворошить прошлое этих персонажей и перейти к перебиранию их белья, висящего в шифоньере современности.

Несмотря на то, что оба молодых человека во время учебы подавали большие надежды, их карьера в киноиндустрии так и не сложилась. Возможно, потому, что в своих творческих фантазиях они стремились взлететь слишком высоко – к той недосягаемой отметке, куда не могли допорхнуть жирнотелые пингвины, принимающие важные решения в киноотрасли. Недаром этим созданиям не дано парить в небесах, как бы они ни махали крыльями. Хотя следует признать и то, что все несостоявшиеся художники всегда винят в своих провалах кого угодно, только не себя. Да, мировоззрение гениев настолько субъективно, что они порой видят соринку в чужом глазу, не замечая бревна в собственном.

В конечном счете творческих людей губит не полет, а то самое стремление к крайностям. Они не могут спокойно балансировать посередине, сохраняя равновесие. Однако, с другой стороны, не будь у них стремления к неустойчивости и тяге к полету и падению, знал бы мир те великие шедевры, которые рождалась в подобных пограничных состояниях?

Как ни странно, меняются уклад жизни и сами люди, уходят целые поколения, а ситуация с гениями и пингвинами остается прежней. Одни взлетают и падают, а другие жадно клюют их тела на земле.