Джентльмены предпочитают блондинок (пер. Лихачева)
Шрифт:
Ну и потом я в самом деле отправилась в «Ритц», но на ланч с мистером Монтроузом, потому что мистеру Монтроузу нравится обсуждать со мной все свои планы, и он даже говорит, что я ужасно напоминаю ему девушку по имени мадам Рекамье, с которой обсуждали свои планы все интеллектуальные джентльмены, даже когда кругом была французская революция.
Ну и у нас с мистером Монтроузом был очаровательный ланч, если не считать того, что я, кажется, никогда не замечаю, что я ем, когда рядом со мной мистер Монтроуз, потому что когда мистер Монтроуз говорит, то девушке не хочется ничего, кроме как смотреть на него и слушать. Но все время, пока мистер Монтроуз говорил, я не переставая думала о Дороти и терзалась от страха, что Дороти может зайти слишком далеко и рассказать Генри кое-что такое, что могло бы очень навредить мне в будущем. Ну и в конце концов, похоже,
Ну и тогда я все ему рассказала, и он, похоже, глубоко задумался и в конце концов сказал: «Жаль, что тебе кажется, будто светская жизнь с мистером Споффардом наскучит тебе. Потому что мистер Споффард идеально подошел бы, чтобы профинансировать мой сценарий». Ну и потом мистер Монтроуз сказал, что сразу же понял, как идеально подхожу я на роль Долли Мэдисон, ну и тогда я сказала, что немного позже у меня и у самой могут появиться деньги и я могла бы сама профинансировать его сценарий. Но мистер Монтроуз сказал, что будет слишком поздно, потому что все кинокомпании уже стоят в очереди за его сценарием и расхватают его тут же.
Ну и тогда я почти запаниковала, потому что вдруг решила, что если бы я вышла замуж за Генри и занялась бы кинобизнесом, то жизнь с Генри и вправду могла бы быть не столь ужасной. Потому что если девушка была бы занята кино, то не имело бы значения, что ей приходится терпеть еще и Генри.
Но тут я подумала, что Дороти уже наверняка взялась за дело, и я сказала мистеру Монтроузу, что боюсь, что уже поздно. Ну и тогда я поспешила к телефону и позвонила к себе на квартиру, чтобы поговорить с Дороти. И спросила, что она сказала Генри. Ну и Дороти ответила, что она просто показала ему квадратный изумруд и сказала, что я купила эту безделушку к своему зеленому платью, но что на платье я посадила вдруг пятно, и что теперь я собираюсь отдать и изумруд, и платье своей Лулу. Ну и еще Дороти сказала, что просто показала Генри мой новый жемчуг и сказала, что я жалею, что купила белый, а не розовый, потому что белый — это так банально… И что поэтому я собираюсь попросить Лулу распустить всю нитку и пришить жемчужины на пеньюар.
И еще Дороти сказала Генри, что ей очень жаль, что я намерена купить себе «бриллианты русской короны», потому что у нее такое предчувствие, что они принесут мне несчастье, но что я сказала ей, что если это будет действительно так, то я смогу просто пойти ночью на реку Гудзон и в полнолуние бросить эти бриллианты в воду через левое плечо, и это снимет все проклятия.
Ну и потом она еще сказала, что после этого Генри стал проявлять нетерпение и что тогда Дороти сказала ему, что она была очень, очень рада, что я собираюсь, наконец, выйти замуж, потому что мне так не везет, что всякий раз, когда я бываю помолвлена, с моими женихами что-нибудь случается. Ну и Генри спросил, что именно. И Дороти сказала, что двое из них попали в психиатрическую больницу, один застрелился из-за долгов, а окрестные фермы приютили остальных. Ну и тогда Генри спросил ее, что довело их до этого? И Дороти ответила, что исключительно моя расточительность. И еще Дороти сказала ему, что удивлена, что Генри никогда не слышал ничего об этом, потому что стоит мне только посидеть за ланчем в «Ритце» с каким-нибудь известным брокером, как на другой же день цены на рынке стремительно катятся вниз. Дороти сказала, что она не хочет ни на что намекать, но что я обедала с одним очень, очень известным немцем как раз за день до того, как немецкая марка стала «падать».
Ну и тут я едва не потеряла рассудок и велела Дороти задержать Генри, пока я не приеду, чтобы успеть с ним объясниться. Я подождала у телефона, пока Дороти ходила посмотреть, на месте ли Генри. Ну и через минуту она вернулась и сообщила, что в гостиной никого нет, но что если я поспешу, то, без сомнения, увижу на Бродвее облако пыли, несущееся к Пенсильванскому вокзалу, и что это и будет Генри.
И тогда я вернулась к мистеру Монтроузу и сказала, что должна срочно поймать Генри у Пенсильванского вокзала, чего бы мне это ни стоило. И если бы кто-нибудь сказал, что мы покинули «Ритц» в спешке, то это было бы мягко сказано.
И когда мы с ним добрались до Пенсильванского вокзала, времени мне оставалось ровно столько, чтобы успеть вскочить в последний вагон поезда, отправляющегося в Филадельфию, а мистер Монтроуз остался на платформе, грызя ногти от волнения. Но я успела крикнуть, чтобы он отправлялся в отель и что я позвоню, чтобы сообщить
Ну а потом я прошла через весь поезд и увидела Генри. И на лице у него было такое выражение, которое я не смогу забыть никогда. И когда он увидел меня, он весь так съежился, что стал как будто вдвое меньше. Ну и тогда я села с ним рядом и сказала, что мне и в самом деле стыдно, что я так поступила, но что если его любовь ко мне не может выдержать такой легкой проверки, которую придумали мы с Дороти, чтобы развлечься, то мне и в самом деле никогда больше не захочется сказать хоть слово такому джентльмену, и что если он действительно не может отличить большой граненый изумруд от безделушки из десятицентового магазина, то ему должно быть просто стыдно. И что если он думает, сказала я, что любые бусы белого цвета — непременно жемчужные, то не удивительно, что и в характере девушки он не может разобраться.
Ну а потом я начала плакать из-за такого недоверия ко мне со стороны Генри, а Генри пытался меня утешить, но я была слишком обижена, чтобы простить его до того, как мы проедем Ньюарк. Ну а когда мы миновали Ньюарк, Генри уже и сам плакал, а я не могу смотреть спокойно на плачущего джентльмена, так что в конце концов я простила его. Ну и, конечно, как только я попаду домой, мне придется вернуть в магазин все, что я купила у Картье.
Ну а потом я стала объяснять Генри, как мне хочется, чтобы наша жизнь имела бы смысл, и что мне хотелось бы сделать этот мир лучше, чем он был до сих пор. И что он сам так много знает о кино благодаря своему участию в цензуре фильмов, что он просто обязан заняться кинобизнесом. Потому что такой джентльмен, как он, сказала я, просто обязан показать всему миру, что значит по-настоящему чистый и целомудренный фильм, который мог бы стать примером для всех других кинокомпаний.
Ну и все это очень, очень заинтриговало Генри, потому что никогда раньше он не думал о кинобизнесе. И тут я сказала Генри, что мы могли бы попросить мистера Монтроуза написать сценарий, а Генри устроит ему цензуру, а я могу сняться в главной роли. И что когда мы все это сделаем, то получится произведение искусства. Но оно будет чище и целомудреннее, чем большинство других произведений. Так что, когда мы прибыли в Филадельфию, Генри сказал, что он на все согласен, но что он не думает, что мне следует сниматься в главной роли. Но я сказала Генри, что, судя по тому, что я видела, как светские женщины старались пробиться в кино, я не могу поверить, что это было бы «деклассировано», если бы одна из них действительно добилась этого. Так что я его уговорила.
Ну а когда мы приехали в загородный дом Споффардов, мы все рассказали семье Генри, и вся семья была просто в восторге, потому что впервые со времен войны у них появилось что-то определенное, чем они могли бы заниматься. Ну, то есть я хочу сказать, что сестра Генри просто подпрыгнула от радости и сказала, что возьмет на себя все грузовики киностудии и разберет их до основания.
Ну а матери Генри я пообещала, что она обязательно снимется в фильме. Ну, то есть я хочу сказать, что я даже уверена, что мы сможем снимать ее крупным планом, потому что в каждой картине должно быть для разнообразия что-нибудь смешное.
Ну а когда я пообещала отцу Генри, что он сможет кататься по студии и смотреть на актрис, то у него едва не случился рецидив.
А потом я позвонила мистеру Монтроузу и договорилась, что он встретится с Генри, чтобы обсудить все. И тогда мистер Монтроуз сказал мне: «Благослови тебя Господь, девочка!»
Так что я начинаю верить, когда обо мне говорят, что я приношу счастье, потому что похоже, что всякий, с кем я знакомлюсь, непременно становится счастливым. Ну, то есть я хочу сказать все, за исключением мистера Эйсмана. Потому что, вернувшись в Нью-Йорк, я прочла все его телеграммы, и оказалось, что он завтра приплывает домой на «Аквитании». Ну и тогда я встретила его у парохода, и повела его на ланч в «Ритц», и обо всем ему рассказала. Мистер Эйсман очень, очень расстроился, потому что сказал, что как раз тогда, когда он закончил мое образование, я собираюсь сбежать и выскочить замуж. Но я сказала мистеру Эйсману, что он должен только гордиться этим, потому что, когда он увидит меня — жену знаменитого Генри Споффарда — на ланче в «Ритце», я непременно кивну ему, если замечу, и что тогда он сможет указывать на меня и говорить всем своим друзьям, что именно он, Гас Эйсман, тот человек, который занимался моим образованием, которое и помогло мне занять столь высокое положение в обществе.