Джейн Спитфайр. Шпионка и чувственная женщина
Шрифт:
Джейн вошла. За воротами ее ждал экипаж с задернутыми черными занавесками, запряженный черными лошадьми. Ключница пригласила ее сесть в карету. Внутри – полный мрак и духота.
– Можете поднять шторы, – распорядилась ключница, хорошо сохранившаяся в свои 85 лет. – Мы закрываем все, только если мимо проезжает досточтимый господин министр, он же ректор… – она отодвинула шторы. – Время от времени он навещает могилу какого-нибудь старого друга… но не переносит нашего сада…
Лошади пустились галопом. Запах цветов был опьяняющим, цвета – ярче любой, самой лучшей, краски. Через пять минут показались деревья,
Любопытная Джейн поинтересовалась, зачем эти деревья. Старуха ответила:
– Наш досточтимый ректор решил дать молодежи возможность снимать шведские фильмы. Без этих деревьев национальное кино пропало бы. Не снять ни одного шведского фильма – как Бергман, например. Знаете, почему фильмы Бергмана шведские? Потому что он живет в Швеции. Это – большое преимущество для всех, кто желает посвятить себя седьмому искусству. Мы – слаборазвитая пока страна, и ректор решил помочь нашему кино, ввезя эти деревья… Но они плохо приживаются в тропиках… Зачем существуют тропики, скажите мне? Мы обречены производить наши фильмы вместо шведских… А наши фильмы, как вам известно, никто не смотрит…
Ключница была старой, болтливой и образованной. Она вовсе не казалась никчемной развалиной. Наконец, экипаж остановился. Джейн оказалась в холле. Там ее ждал врач, быстро обследовавший гостью и нашедший ее в прекрасном физическом состоянии. Во время осмотра ключница объяснила, что ректор страдает бесчисленным количеством болезней, известных и неизвестных науке. Отсюда такие строгости. Среди прочих недугов был и такой, который вызывал медленное самобальзамирование тела. Так что ректор наполовину был уже мумией: у него действовали одна рука, одна нога, один глаз, одно полушарие мозга.
Ректорский кабинет. Сам ректор и его супруга сидели, попивая чай, при неверном пламени свечи. Ключница предупредила, что Джейн может сесть за стол, есть и пить, но не должна говорить ни слова, пока к ней не обратятся.
Ректорская чета за пятичасовым чаем обычно вспоминала прошлое. Оба настолько погружались в пережитое, что посторонних просто не замечали. Однажды террористы взорвали в кабинете бомбу, снесшую часть крыши. Но те двое ничего не заметили и продолжали беседовать. Кровельщики отремонтировали крышу, художники заново расписали потолок. А они, улыбаясь, все вспоминали прошедшее, умершее, но не похороненное: сокровища памяти.
– Я совсем как Пруст, – любил повторять министр-ректор. – Для меня воспоминания важнее жизни. Я живу только ими, а не поступками. Мы с Прустом – две родственные души…
– Да-да… так много общего… – согласилась жена ректора. – Ты тоже страдаешь от астмы. Оба такие чувствительные… Два астматика…
– Да, но у меня нет… ммм… отклонений, моя дорогая. В этом мы расходимся…
– Мелкие различия, мелкие… – согласилась супруга.
Именно поэтому в экипаже были черные шторы: астматический ректор не терпел даже вида цветов. Они вызывали у него жестокий приступ болезни. В последнее время он падал в обморок, даже если видел цветы на фото. И жил, окруженный цветами… совсем как Пруст. Астма со временем обострялась, и ректор теперь не переносил также и деревьев, даже на фото. И то же самое – с людьми. Только жену, ключницу и редко – посетителей.
Так ректор и жил: взаперти, предаваясь воспоминаниям и снова воспоминаниям.
По телефону он отдавал указания, получал информацию. А когда собирался кабинет, Мессия, в знак особого уважения, позволял своему министру просвещения участвовать в заседании через видеосвязь. На отведенное ему кресло ставили монитор. Президент, девять министров и телеэкран. Это было удобно: когда воспоминания министра надоедали Мессии, он попросту выключал монитор. После заседаний он обычно получал записку от Мессии: «Вы вели себя, как варвар, досточтимый министр-ректор, как настоящий татарин!». Из жалости к ректору, ему не рассказывали, что монитор был выключен. И по той же причине он не знал о смерти Старого Мессии.
Итак, перед Джейн сидела выдающаяся личность, попивающая чай, жующая тосты, погруженная в прошлое. Он даже не поднял глаз, когда Джейн вошла, уселась рядом с ним, принялась намазывать джем на тосты, выжимать в чай лимон. Они с женой как ни в чем не бывало продолжали делиться воспоминаниями, улыбаясь, переживая вновь, живя полноценной жизнью.
– Дорогая, помнишь Рузвельта?
– Которого?
– Теодора.
– О, это был человек!
– Величайший из американских президентов. Одна философия «большой дубинки» чего стоит! Америка для североамериканцев… а кто не согласен, того дубинкой! Отлично придумано.
– А помнишь о торжествах в его честь?
– Хотел бы не вспоминать, но помню, и очень хорошо.
– О, ты все так же ревнив… – улыбнулась госпожа ректорша.
– Перестань. Тот граф… вижу его как живого. Он потрогал тебя за грудь. И что-то сказал тебе на ухо.
– Глупости…
– Но я так мучился!
– Столько лет прошло…
– Проклятый граф!
– Он страдал от булимии…
– От лейкемии, дорогая, от лейкемии.
– Благородная болезнь. Очень достойно.
– Проклятый граф!
Появление женолюбивого графа разбило очарование прошлого, и ректор с неохотой вернулся в презираемый им мир реальности. Только тогда он обнаружил Джейн. Последовало знакомство. Джейн обратила внимание, что восхитительный чай был китайским.
– Это единственное, что мне по душе у коммунистов…
Ректор при помощи супруги и ключницы встал и поглядел на Джейн. Та представила себе, как он когда-то был молодым и обаятельным. Даже сейчас, полузабальзамированный, он сохранял нечто от тех галантных времен. Что-то среднее между Борхесом и Борисом Карлоффом в ролях Франкенштейна и Дракулы. Было в нем что-то вампирское.
Все перешли в соседнюю комнату, где находились в витринах любимые экспонаты ректора. Он стал показывать их Джейн.
– Этот динозавр называется орнитоподом. Видите, лапа, как у птицы. Ведь правда? А это цератопсий, плотоядная тварь. А рядом с ним – анкилозавр, в панцире, словно броненосец. Смотрите внимательно. Чуть позади – эстегозавр, названный так из-за пластинок, покрывающих его тело.
Джейн охватило нетерпение: в конце концов, она выслушала когда-то полный курс доисторической, древней и новой зоологии в университете Нью-Брунсвика. Поэтому она без обиняков решила продемонстрировать свою эрудицию: