Джимми Хиггинс
Шрифт:
Джимми окликал снующих с фонарями людей, опрашивал, не видал ли кто его близких. Нет, никто их не видел, никто не предупредил их об опасности. Рыдая, Джимми звал жену и детей... Он выбежал на дорогу и после долгих поисков нашел обуглившийся пень. Теперь, наконец, он точно знал, где находился их дом: как раз там, где начиналась страшная зияющая пропасть. Он заскользил вниз по откосу; он опять кричал, звал жену и детей, словно ожидая, что души любимых ответят ему наперекор всем силам разрушения. Потом пересек дорогу и снова стал звать их, в надежде, что им удалось убежать.
В темноте он на кого-то наткнулся — мистер Дрю! Старый Дрю, который две недели назад возил Элизу Бетузер и трех
Старик пытался увести его к себе домой, но Джимми не хотел — не мог уйти: славно загипнотизированный ужасом, он все бродил и бродил вокруг, таская за собой старика Дрю, умоляя встречных сказать ему, где его жена и дети, яростно проклиная тех, кто затеял войну и, главное, тех, кто производит взрывчатку и перевозит ее около домов, где живут люди. И на этот раз его слушали, не угрожая судом Линча.
Жуткая бесконечная ночь. Джимми потерял в темноте старого Дрю и снова очутился один; наконец, забрезжил рассвет, осветив картину бедствия и бледные испуганные лица зрителей. Но самое страшное было впереди. Невдалеке собралась толпа, и когда Джимми подошел, она расступилась. Никто не произнес ни слова, но все, казалось, напряженно ждали. Один из мужчин держал что-то, завернутое в попону, и, секунду поколебавшись, развернул ее... Там оказалась нога в черном чулке, подвязанном тесемкой — вроде тех, что можно видеть в витрине галантерейных магазинов, только эта нога была в крови и местами обуглилась. Джимми взглянул, закрыл лицо руками и побежал... Вот и дорога... дальше, дальше — все равно куда, лишь бы дальше.
VII
Весь прежний мир Джимми был уничтожен, сметен одним ударом. Ему теперь некуда идти, ему вое равно, что с ним станет. Он добрел до остановки и сел на первый попавшийся трамвай. Случайно оказалось, что трамвай идет в Лисвилл. В Лисвилл так в Лисвилл — ему безразлично. В городе он сошел и стал бесцельно бродить по улицам, пока не наткнулся на пивную, где обычно встречался с Джери Коулменом, тороватым обладателем десятидолларовых билетов. Джимми вошел и заказал стакан виски. Он ничего не стал рассказывать хозяину пивной — просто сел за отдельный столик и стал пить. Заказал второй стакан — только бы не думать. Он пил целый час, стакан за стаканом, и вдруг в его затуманенном мозгу зародилась дикая, нелепая мысль — плод всей этой страшной ночи.
Какая нога была завернута в попону? Правая или левая? Если правая — там деньги, семь выцветших желтых двадцати долларовых билетов!
А что, если тот, кто нашел ее, .случайно снимет чулок? 'Как же тогда быть ему, Джимми? Сто сорок долларов для рабочего не шутка — столько денег у Джимми никогда не было и, наверное, никогда не будет. Но нельзя же пойти к этому человеку и сказать: «У вас эта нога?.. Там деньги... под чулком. Мне их заплатили за то, чтобы я молчал про Лейси Гренича».
Джимми выпил еще пару стаканов и, наконец, решил: «А на кой черт мне эти деньги? Все равно мне не жить!»
Глава XIV ДЖИММИ ХИГГИНС ПУСКАЕТСЯ В СТРАНСТВИЯ
I
Джимми Хиггинс брел по улице и вдруг столкнулся с Неистовым Биллом; тот, разумеется, был крайне удивлен, увидав своего друга пьяным. А узнав причину, он проявил совершенно неожиданное свойство характера. Ведь если судить о Билле по его речам, можно было подумать, что это яд, а не человек, существо, насквозь пропитанное завистью, ненавистью, злобой и чуждое всякого сострадания. А тут нате, у него на глазах выступили
— Да, брат, не повезло тебе. Жалко мне тебя!
И Джимми, которому больше всего хотелось, чтобы кто-нибудь пожалел его, крепко обнял Билла и разрыдался. Он рассказывал и пересказывал, как подошел к тому месту, где прежде стоял его домик, и увидел лишь огромный ров, и как он бегал кругом и звал жену и ребятишек, и как под конец кто-то принес ему ногу Лиззи.
Неистовый Билл выслушал печальную историю до конца, а потом сказал:
— Знаешь что, брат, давай уедем из этого города.
— Как это уедем?—не понял Джимми.
— Да очень просто. Ведь стоит мне теперь открыть рот, полисмены, как звери, кидаются на меня. Этот Лисвилл — сволочная дыра. Надо уехать отсюда.
— Но куда?
— Куда глаза глядят! Не все ли равно? Скоро лето. Пусть знают, что нам на них наплевать.
«А верно, наплевать»,—подумал Джимми. Они отправились в ночлежный дом, где Билл снимал угол. Билл запихнул в мешок все свои земные богатства, из которых самым важным он считал дневник, где были записаны все события той поры, четыре года назад, когда он возглавлял поход безработных из Калифорнии в Вашингтон. Потом оба друга сели в трамвай и выехали за город; дальше они пошли пешком по берегу реки. Джимми все не мог успокоиться и плакал, а Билл задыхался от сильнейшего кашля. Сделали привал—недалеко от того места, где Джимми купался с кандидатом; он начал трогательно рассказывать об этом событии, но на половине рассказа заснул. А Билл пошел побродить и на какой-то ферме выпросил поесть—на этот раз кашель ему пригодился: помог разжалобить сердце хозяйки. Было уже совсем темно, когда Джимми с Биллом добрались до полотна железной дороги и залезли в вагон товарного состава, шедшего в южном направлении. Так Джимми Хиггинс вернулся к бродяжничеству, в котором прошла значительная часть его юности.
Но между тогдашним Джимми и теперешним была огромная разница: он уже не был слепой, беспомощной жертвой подлого экономического строя, он был революционером, исполненным классовой сознательности, прошедшим суровую школу жизни. Америка готовилась к войне. А у Джимми была на уме своя война — война против Америки.
В одном шахтерском поселке оба агитатора сошли с поезда и нанялись сторожами на шахту. В завшивленных хозяйских бараках они с места в карьер начали проповедовать среди рабочих свое революционное учение. На них донесли; тогда они пробрались «зайцами» в другой товарный поезд и возобновили свою деятельность на следующем руднике.
Организовать стачку было невозможно, так как начальство не спускало глаз с шахтеров, но Неистовый Билл шепнул кое-кому из молодых рабочих, что он их научит одному хорошему способу — «бастовать за работой». Эта мысль, конечно, пришлась очень по душе обозленным шахтерам: значит, можно и хозяину насолить и в то же время денежки с него получать. Билл перечитал много книг по теории и практике саботажа, он мог любого рабочего такому научить, чтобы любому хозяину кисло стало. Например, если работаешь на машиностроительном, сыпь наждак в подшипники, а если на ферме, вбивай медные гвозди во фруктовые деревья — мигом засохнут; если пакуешь яблоки, расковыряй ногтем большого пальца только одно — наверняка весь ящик сгниет, пока доедет до места; если ты пильщик на лесопилке, заклинивай бревна; если служишь в ресторане, подавай двойные порции, чтобы разорить хозяина, и плюй в каждую тарелку, чтобы клиенту тоже не было пользы. Все это проделывалось со злорадным азартом, с готовностью очертя голову жертвовать собой, ибо в душах людей пылала ненависть, разожженная социальным строем, который зиждется на угнетении и обмане.