Джин с Толиком
Шрифт:
Когда была произнесена дата съемки, Свин почувствовал себя выброшенной на берег рыбой – он дважды судорожно вдохнул, но воздуха все равно не хватало. Именно с этим днем было связано одно из самых главных событий последних лет, а может быть – и всей его жизни. Именно это событие нельзя было афишировать ни в коем случае. Это было, мягко говоря, очень опасно.
Похоже, от Вадима не укрылась столь явная заинтересованность лысого толстяка, и в его белесых глазах начало проскальзывать сожаление об озвученной величине гонорара. Но, закуривая сигару Montecristo (Свин это узнал по оставленному сигарному банту, такие же вонючки курил его адвокат
В связи с тем, что Свин соврал, будто на сбор денег необходимо какое-то время, встречу с просмотром видео и последующим его выкупом назначили на среду, 23 ноября. Провести ее решили в людном месте, и хитрый толстяк предложил кафе «У Рыцаря». На что Вадим, выпустив густой сигарный дым в лицо Борису Михайловичу, улыбнулся, и выбрал одну из сетевых кофеен в центре. Свин должен был прибыть туда без охраны к часу дня, с дипломатом купюр по 100 евро.
Свин даже не был зол, когда шел к своей машине. Он был напуган.
Сон был ярким и четким, словно жизнь без наркотиков. Мы что-то делали с Ирой за одним столом – причем, стоя. Друг напротив друга. То ли пельмени лепили, то ли деловые бумаги разбирали и разговаривали. Это совершенно не важно. Она случайно меня задела, и я в шутку бросил:
– Грубиянка!
Она заканчивала фразу и не сразу среагировала, и только через целых 3, а то и 5 секунд деланно возмущенно воскликнула:
– Я грубиянка?! – и бросилась за мной, вокруг стола с твердым намерением отшлепать. Я, убегая и давясь от смеха, успел припомнить ей эту паузу:
– Нет!!! Ты – тугодумка! – и рванул в другую комнату. Она догнала меня там, мы обнялись – как-то чересчур нежно, но совсем не как любовники, хоть и целовались – или я просто слизывал ее слезы? Она с болью в голосе произнесла:
– Ты моя шишка. Мне хочется больше уделять тебе внимания, и жалеть. Потому что сам ты себя жалеть не можешь…
Я подумал, что шишка – это из-за того, что я на видном месте и ей больно от меня. Но узнать правильность моих выводов мне не довелось. Зазвенел будильник. Я проснулся, хотя все еще находился всем своим существом в ее объятиях, безумно ласковых, но при этом абсолютно не сексуальных. Было ясно, что чувства переполняли и ее. Правда, это была не любовь. Точнее, не страсть и не желание, а что-то вроде ответственности за тех, кого мы приручили.
И еще, у нее был какой-то странный акцент – он легко узнавался, был приятен, и его вполне можно было бы вписать в графу особых примет. Акцент делался в каждой фразе – сначала сила голоса нарастала, а с середины фразы с такой же скоростью затухала. Это было, как езда на горках. И на этих горках я бы катался всю оставшуюся жизнь. Даже если во фразе было всего одно слово, состоящее из нескольких слогов, оно тоже подчинялось этому закону, иногда даже казалось, что Ира с ловкостью опытного фокусника делает в слове два ударения, и это было очень мило. Потому, что больше никто не умел так говорить. И потому, что это была Ее особенность…
Пробуждение прошло больно. Разница между нашими текущими отношениями и теми, что были во сне, никак не хотела помещаться в голове. Безумно хотелось позвонить Ирке и начать все заново. Просить прощения, прощать самому, глотать свои слезы и слизывать ее.
Хорошо хоть, вовремя
Было ясно, что если я начну развивать эту тему, депрессия вернется, и вместо ожидаемого сегодняшнего крохотного шажка вперед я сделаю два шпагатообразных шага назад. А то и вовсе разревусь и убегу в детство…
Глава тридцать шестая. Ах, увольте!
– Вот она, жизнь холостяцкая. Некому даже к черту послать.
Зима отменялась – снова заметно потеплело, на улице все оттаяло. К счастью, прохождение теплого фронта не сопровождалось дождем. По мне, пусть уж лучше мороз, чем плюс 10 с капанием на уставшее настроение и бедные мозги.
Следовать принятому накануне плану я начал уже через полчаса после пробуждения. Трехкилометровая пробежка, зарядка, контрастный душ. После бритья никаких цветочных ароматов – единственно уместная неутолимая свежесть Issey Miyake, воплощенная в его гениальном L’eau D’issey. Овсянка и кофе с сыром на завтрак.
Следующий шаг был не очень логичным. Но мне он показался красивым, и – интуитивно – правильным. Идею я взял из философии единоборств, которые в бою частенько используют инерцию противника, усиливая ее в нужном направлении, и, таким образом, лишая врага равновесия. Самым вероятным предполагаемым направлением следующего удара неприятностей «по мне» я считал свою работу. Должность айтишника в «Колосов и А» была единственным источником моего дохода. Кроме того, гаденыш Колосов в настоящее время был для меня тем начальником, которого я бы охотно порвал, аки Тузик грелку. Причем, сделал бы это в нерабочее время, абсолютно бесплатно и с превеликим удовольствием. Хоть вдоль, хоть поперек…
На работе я появился с твердым намерением уволиться – несмотря на то, выплатят бонус, или нет. Однако, просочившиеся слухи из бухгалтерии обещали долгожданную премию после обеда, что породило здравую мысль чуток обождать. Денег не было, а я должен был и за покраску машины, которую нужно было забирать сегодня, и Жорику, да и за квартиру платить надо было.
Настроение было полностью нерабочим. Идея собственного увольнения порубала в капусту все жалкие попытки приносить пользу и зарабатывать деньги для совратителя Ирины и его корпорации. Я сидел у компьютера, опасаясь выходить из отдела – боялся встретить где-нибудь в коридоре Колосова и разбить ему лицо. Или убить чем-нибудь. Фикусом, например. Или своим продавленным креслом. Или просто ему глотку перегрызть. Все вышеперечисленное было для меня совершенно не нужным, да еще и уголовно наказуемым.
Посвященный в мои планы насчет увольнения Мишка возмутился, так как не знал большинства подробностей. А о том, что мы расстались с Ириной, из моих друзей вообще никто не знал:
– И чего? Уволишься, а потом? Ты себе работу другую нашел?
Крыть адекватными аргументами возможности не было – иначе пришлось бы рассказывать всю предысторию, а этого ох как не хотелось! Поэтому я просто обиженно надул щеки и отвернулся к чашке с кофе.
– Нет повести печальнее на свете, чем повесть о заклинившем Reset'е! – выдал мне диагноз Мишка, и, пожав плечами, уткнулся в свой монитор.