Джинсы, стихи и волосы
Шрифт:
– Я художник.
– А в школе ты учился?
– В училище, пока меня не выгнали. Короче, я разочаровался в официальной системе образования. А для корочки хожу в ШеРаМе.
– Куда?
– В школу рабочей молодежи. Контора есть такая, на Курской. Там таких, как я, полно.
– Ну ты даешь! А это что?
– Это, мать, называется фенечка. – Ангел снял со своей руки браслет из бисера и повязал на мою. – Носи, крестница. Первая фенька в твоей жизни.
Бранд потянулся и сказал:
– Что-то кофейку захотелось.
– На Петровку или в Пентагон?
–
Мы пошли по бульварам. Только сейчас я увидела, сколько в Москве уродливых зданий. Проходя мимо каждого из них – ТАСС, МХАТа, «Известий» – Бранд тыкал пальцем и с раздражением спрашивал: «Что это? А это?» На что Ангел каждый раз вздыхал и отвечал: «Совок».
Когда мы проходили мимо Дома актера, там стояла толпа. Люди читали газеты, прикрепленные к специальным стойкам, и бурно обсуждали. Мы прошли по Страстному бульвару и на перекрестке с Петровкой зашли в кафе, в котором людей с длинными волосами было видимо-невидимо. Бранд и Ангел со всеми здоровались, иногда представляли меня и мне кого-нибудь.
– Это Дева. А это Собака, Хоббит, Валенок, Ли, Шнурок, Афганец…
Я не смогла запомнить все имена. Бранд исчез в толпе, потом вернулся с чашкой кофе.
– Держи. Сегодня угощаю, но потом платить будешь сама.
Мне было так хорошо рядом с ними! Кофе был крепкий, не то что родительский, который они для меня разбавляли до воды. Я таяла от запаха кофе, дыма сигарет и счастья. Я их нашла! Я здесь!
– А можно я приду сюда завтра?
Бранд опять коснулся кончика моего носа:
– Запомни первое правило. Никогда ни у кого не спрашивай разрешения. Второе правило: если пачка сигарет лежит на столе – она для всех.
– А третье?
– Это я тебе, дорогая, потом как-нибудь расскажу.
А про то, что было дома, я даже думать не хочу.
Глава вторая
Когда я зашла в студию, там были уже почти все. Леночка, как обычно, сидела в углу и зыркала на Колю, который как обычно о чем-то говорил с Ниной. Через несколько минут после того, как я вошла, дверь приоткрылась, и в эту щелочку влез Вова. Обратно в щель он сказал: «Мама, мама иди уже. Я приду. Пожалуйста, иди». Говорил он тихо и ласково. Нина и Коля переглянулись.
– Как ты живешь с этим?
– Как-то.
– Я не представляю как это, когда тебя пасут двадцать четыре часа в сутки.
– Она меня до сих пор из школы встречает. А я в девятом.
– Фигассе. А чего ты ее не пошлешь?
– Жалко ее.
– Парень, а у тебя не стокгольмский синдром, часом?
Володя грустно посмотрел на Колю.
– Я хорошо знаю, что такое стокгольмский синдром, не щупай мою эрудицию. Просто ты мою бабушку не видел.
Он сказал это так просто и так печально, что мне стало страшно.
– Подожди. То есть ты это все… Ты вот так… Изображаешь, что ли?
– Подыгрываю. Ну а что делать? Сказать ей «явка провалена»? Бросить ее? Она же по-другому жить не может. Вот так не объяснишь…
Тут
– Дорогие мои студийцы! – начал он с порога. – Последнее время мы были заняты только обсуждением стихов друг друга…
Врал. В основном мы слушали его стихи и иногда выдавливали из себя комплименты.
– Я закончил пьесу! Это будет постановка о поэзии, о словах, о людях, которые говорили слова и этим изменили мир!
– Наверное, про революционеров, – сквозь зубы сказал Коля.
– Ходовая тема, – вздохнула Ниночка. – И война еще.
– Послушайте! Петербург, начало века. В одном из домов города есть необычная квартира, выстроенная в форме башни. И в этой башне, как мы с вами здесь, собираются великие писатели, поэты, художники и философы.
Коля закатил глаза:
– Это он нам Иванова начнет рассказывать.
– В этот дом приходили великие – Мережковский, Гиппиус, Бальмонт, Блок. Они разговаривали о поэзии и в результате изменили не только жизни друг друга, но и русский язык!
– А как же мы будем играть?
– Как я полагаю, мы пойдем парадоксальным путем. Поскольку девочек у нас больше, чем мальчиков, мы дадим девочкам три постоянные роли. Я вижу в роли Лидии Аннибал вас, Ниночка. Зинаиду Гиппиус может сыграть Саша. А Маргариту Сабашникову сыграет Леночка.
Нинка старательно пыталась не фыркнуть. Наша Леночка-для-статистики – и будет кого-то играть? Да вообще не предполагалось, что она окажется на сцене. Чудом было уже то, что она пришла на все шесть занятий. Мы, конечно, понимали, что она делает это исключительно для того, чтобы понравиться Коле. Но чтобы всерьез писать для нее роль?
Володарский проскакал по комнате.
– Возьмите текст. Я каждому отпечатал экземпляр. Пожалуйста, пройдитесь по нему, скоро у нас начнутся читки.
Он подошел к каждому и раздал по стопочке бумаги. Пролистав несколько страниц, Нина тут же начала возражать:
– Нет, Мережковский никак не мог хвалить Иванова, потому что они находились в жутких контрах.
Она полистала еще:
– Ну и вот тут. Аннибал точно не могла говорить никаких комплиментов Гиппиус. Наоборот, она считала ее страшной занудой и задавакой.
Володарский изумленно посмотрел на Нину:
– Откуда у вас такие познания?
– Подготовительный лекторий к филфаку. Университет, – презрительно сказала она.
– Хм. Я уточню этот вопрос. Возможно, вы мне подсказали несколько интересных драматургических ходов. Но вот здесь, – он наклонился над Володей, – отметьте, пожалуйста, это место… Мне кажется, что из вас получится замечательный Бальмонт.
Потом Коля и Ниночка еще что-то говорили про «Среды», «Золотое руно», Бакста, Соловьева… И, честно говоря, в том, что они говорили, я различала только некоторые фамилии. То есть я знала, кто такой Блок. Дома даже был томик Бальмонта, правда, я его никогда не читала, видела только корешок. Догадывалась, кто такой Брюсов, потому что дома была антология поэзии Серебряного века. Но вот Соловьев? Кузьмин? Макс? Эти имена мне ни о чем не говорили. Поставила галочку «прочитать».