Джип из тыквы
Шрифт:
Ситуация более чем тревожная, тем не менее я испытываю облегчение при мысли о том, что насиловать меня Валентин не собирается. Иначе он связал бы мне руки, а не ноги, ведь так?
А руки мои свободны, и я торопливо озираюсь, прикидывая, чем бы таким оборонительным их занять.
В прошлый раз в подобной ситуации очень пригодилась пустая водочная бутылка, но сейчас рядом со мной нет никаких твердых предметов. Под головой пуховая подушка, под боком планшет, газеты и бумажки с объявлениями. Ничего подходящего
Валентин пока не нападает, даже не демонстрирует враждебности, наоборот: лучится светлой радостью, как весеннее солнышко. Но скотч, крепко связывающий мои ноги, не кажется мне залогом прочной дружбы.
– Что тебе нужно? – я отползаю, пока лопатки не упираются в спинку кровати.
– Не бойся, страстного секса не будет, – смеется Валентин, угадав мои мысли.
Наклоняю голову к плечу, и картинка размазывается, перемещаясь в область эмпатического зрения.
Валек чрезвычайно доволен. Он красиво светится желто-оранжевым, но похож не на уютный ночничок в детской комнате, а на хэллоуинскую тыкву – как будто теплый огонек свечи горит в прорезях жуткой маски. Я понимаю это так: от Валентиновой тихой радости лично мне ничего хорошего ждать не приходится.
А чему же он, собственно, рад?
– Сегодня у нас будет урок чистописания, – сообщает Валентин. – Вижу, бумагу и ручку ты уже приготовила, вот молодец. Бери листочек и пиши…
– Ты что, с ума сошел? – спрашиваю я.
«Не говори так, психов злить нельзя! – волнуется мой внутренний голос. – Сделай вид, что слушаешься его, а дальше видно будет…»
Пожав плечами, я беру ручку и пристраиваю на планшет листок с объявлением, перевернув его чистой стороной вверх.
– Пиши: «Максим, любимый!» – диктует Валек.
«Максим, мерзавец!» – сама выводит моя рука.
– Э, нет! Так не пойдет!
Валек со смехом выхватывает у меня листок, комкает его и бросает в угол.
– Это сойдет за черновик, так даже лучше будет, ты ведь у нас гражданочка психованная… Давай-ка еще раз, теперь уже набело: «Дорогой Макс!»
– Зачем? – я хмурюсь, не понимая, что происходит. – Чего ради мне это писать?
– Просто пиши, – Валентин чертит пальцем знаки в воздухе.– «Максимка, дорогой!» или «Максим, любимый!», это тоже славно. Ну? В чем проблема?
– В том, что Максимка мне не дорогой и не любимый, – охотно объясняю я.
– Не любишь его? – притворно огорчается Валентин.
Я вижу, что он по-прежнему сияет радостью.
– А эту шавку любишь?
Он делает выпад и ногой, как клюшкой, выталкивает из-под дивана лохматый ком. Сидя высоко на кровати, я рассмотрела, что это такое, лишь когда объект оказывается на середине комнаты.
В первый момент мне кажется, что это большой растрепанный букет оранжевых и белых осенних хризантем. Стебли цветов некрасиво стянуты полиэтиленом…
Черт!
Собака лежит на боку, ее лапы обмотаны скотчем. На морде тоже блестит широкая полоса липкой ленты, зато хвост свободен. Он дергается, и бока ходят вверх-вниз, значит, Белка жива, но не слышно ни звука.
– Ах ты сволочь!
Забыв, что мои ноги тоже связаны, я пытаюсь вскочить и падаю на бок.
Валентин хохочет и сквозь смех командует:
– Сидеть!
И снова хохочет.
– Развяжи Белку, скотина, – прошу я. – У нее лапа больная. Что тебе собака-то сделала?
– Собака – друг человека! – с чувством провозглашает Валентин и вынимает из кармана что-то металлическое, блестящее. – И этот друг мне сейчас поможет.
Он щелкает в воздухе кусачками. «Клац, клац!» – звонко цокает металл, подбираясь к дергающемуся собачьему хвосту.
– Спокойствие, только спокойствие! – говорит Валентин то ли мне, то ли Белке.
Я швыряю в него газету. Она падающей птицей пролетает мимо цели.
– Боже, какая экспрессия!
Смеясь, Валек подхватывает Белкин хвост и поднимает его кончик повыше, чтобы мне было лучше видно.
– Знаешь анекдот про собаку, которой любящие хозяева резали хвост по частям, чтобы не так больно было?
– Не надо! Прекрати! Чего ты хочешь? Чтобы я написала любовную записку Максу? Да без проблем!
Я хватаю другую бумажку.
– Все, я уже пишу: «Максим, любовь моя!» Так пойдет?
– Прекрасно, – Валек покачивается на корточках, как кобра, не опуская кусачки и Белкин хвост. – Давай дальше. «Прости меня, дуру».
– Ох, прости меня, дуру грешную, – повторяю я, торопливо черкая ручкой.
– Грешную – это уже перебор, ну да ладно, не буду править твой авторский стиль, – рассуждает Валек. – Теперь так: «Если мы будем вместе, я сломаю тебе жизнь».
– Однозначно, – шиплю я сквозь зубы и пишу, что велено.
– «Без меня тебе будет лучше, – диктует Валек. – Будь счастлив, мой самый родной человек». Что опять?
Я угрюмо смотрю на него.
– Я настаиваю на этой формулировке: «мой самый родной человек», – Валентин прицеливается и одним движением отхватывает с кончика собачьего хвоста метелку шерсти.
– Прекрати!
Я дописываю про родного человека.
– «Ты замечательный муж», – продолжает диктант Валентин.
– Ну, нет! – возмущаюсь я.
Я с Максом даже не спала ни разу, какой он мне муж?!
– Как это – нет? – преувеличенно удивляется Валентин. – А печать в паспорте? А запись в загсе? Они, конечно, сделаны только вчера, но датированы прошлой неделей, так что все чин чином: «Поздравляю вас, теперь вы муж и жена!»
«Вот жулики! – ахает мой внутренний голос. – Они успели сделать вас супругами! Не иначе, дали взятку кому-то в загсе!»