Джип из тыквы
Шрифт:
– Не во что, – отмахиваюсь я. – Да и некогда! Давайте Саныча спасать!
– Я с голой девкой никого спасать не могу, – ворчит водила и стягивает через голову свой свитер. – На вот, оденься. Спасательница, твою мать!
Я безропотно облачаюсь в просторный свитер размера и фасона «Гоблин Шрек пошел в лес по грибы». Грубое вязаное полотно царапает кожу и закрывает меня до колен. Подворачиваю рукава, чтобы не болтались, как у Пьеро, и преданным взглядом даю понять водиле, что жду дальнейших указаний:
– Тянем-потянем, –
Саныч, слава богу, не бревно, он и сам вовсю старается выбраться, так что объединенными усилиями мы довольно скоро извлекаем его из джипа.
– Гайцов вызывать или вы сами между собой разберетесь? – интересуется водила, похлопав себя по карманам и закурив.
– Всех вызывайте! – отвечаю я без раздумий и сомнений. – ГИБДД, МЧС и «Скорую помощь»! Я бы и сама, да у меня телефона нет…
– Телефона нет, карманов нет, штанов тоже нет, – не без веселья констатирует водила. – Ты откуда такая взялась, а? Пупсик!
– Сам пупсик! – огрызаюсь я и пытаюсь отнять телефон у Саныча. – Дай, я сама!
– Погоди.
Голос у Саныча слабоват, он не медно-трубный, как обычно, а тускло-жестяной. Я подозреваю, что он что-то повредил себе, так что медики нам сейчас нужнее, чем все остальные. Но неразумный пострадавший набирает явно не «03».
– Здоров, брат, – через силу говорит он в трубку. – Давай живо с ребятками на кипучеключевский перевал, мимо не проскочите, тут моя тачка.
– Ты кому звонишь? – спрашиваю я голосом сварливой жены. – Каким еще браткам? Тебе в больницу надо!
– Это после.
Саныч опускает мобильник и закрывает глаза.
– Эй! Ты чего?!
Вот теперь меня захлестывает паника.
– Тихо! А ну, отошла! – водила отодвигает меня в сторону. – Вот дуры-бабы! Че ты трясешь мужика, доломаешь ведь!
Он сам поднимает мобильник и, разговаривая сначала с медиками, а потом с полицией, бдительно следит, чтобы я не приближалась к пострадавшему.
Отхожу к медведям, сажусь на жухлую траву, обнимаю себя руками и напряженно смотрю на Саныча.
Включаю эмпатию.
Саныч светится, как уголек из очага – багровым, и постепенно темнеет.
– Ну нет! Я не дам тебе погаснуть, даже не надейся! – яростно шепчу я, заметно беспокоя этим водилу.
Мой свет – твой свет.
Я прогоняю тревогу и страх, чтобы остались только любовь и нежность. Ровное золотое тепло ручейком течет от меня к Санычу, и постепенно его собственное свечение меняет цвет и интенсивность.
Я держу тебя, не бойся!
Я ни о чем не думаю. Я не могу тратить ресурсы на такую роскошь – думать. Я действую: согреваю и питаю чужую жизнь.
А в голове моей происходит деловитое шевеление. Сами собой сползаются и склеиваются кусочки мозаики, смутные образы наслаиваются один на другой и становятся более объемными. Совпадения, повторы, многочисленные
Мне некогда разобраться в том, что происходит, я занята другим, гораздо более важным делом, но я уже не думаю, будто я голый ноль без палочки. Прошло ощущение душевной пустоты, томившее меня все время после аварии.
Еще чуть-чуть – и я вспомню.
Первой из спецмашин прибывает патрулька ГИБДД. С полицейскими общается сначала водила, а потом Вано, примчавший с группой знакомых мне качков на двух машинах. Я фиксирую это обстоятельство, но не могу сосредоточиться на происходящем в реальности, потому что по-прежнему погружена в мир светящихся теней. «Скорой» все еще нет, и без моей поддержки Саныч может погаснуть.
Эмоции – это энергия. Так просто на самом деле, почему же я об этом не знала раньше? Не зря поэты и писатели говорят о силе чувств, они правы, это не просто фигура речи.
«Я мыслю, следовательно, я существую!» – сказал Декарт. «Я чувствую, значит, я живу!» – формулирую я, Маша Виленская.
Звучит, конечно, банально. Зато работает!
– Не приставайте ко мне! – невежливо обрубаю я попытку дорожного инспектора задать мне вопросы. – Поговорим потом, когда он будет в безопасности!
– Девушка в шоке, – сочувственно говорит кто-то.
Пусть думают что хотят, лишь бы не трогали меня, не отвлекали.
Через тысячу лет или около того прибывает улитка «Скорая», и я отцепляюсь от Саныча, чтобы дать поработать медикам.
У них свои приемы, но они тоже действенны: я с облегчением отмечаю, что состояние пациента улучшается. Саныч даже открывает глаза и проводит короткие переговоры с Вано. Я не слышу, о чем они говорят, меня тоже ощупывают и осматривают медики, и я напрасно расходую остатки жизненной энергии на тщетную борьбу с фельдшером, желающим вкатить мне укольчик.
Кто-то приносит пушистый клетчатый плед и украшает мой незатейливый наряд от кутюрье-дальнобойщика яркими цветами шотландского клана. Вся клетчатая и замедленная, как черепаха, я послушно пью горячий сладкий кофе из термоса, надеясь, что он меня взбодрит и добавит сил.
Напрасно надеюсь.
Как следует взбодрить меня смог бы разве что близкий выстрел из пушки. Или рык ожившего бетонного топтыгина.
Саныча еще только устраивают в «Скорой», а я уже роняю бумажный стаканчик и соскальзываю щекой с плеча скульптурного медведя на его широкую лапу. Она твердая, но мне все равно.
– Петя, давай-ка девочку в мою машину! – слышу я сквозь уплотняющуюся вату в ушах. – Саня, Рома, возвращаетесь на полкилометра, идете вдоль трассы вверх. Олег и Митрич, отъезжаете и двигаетесь сверху им навстречу. Прочешите, если надо, лес. Найдите эту тварь.