Джон Голсуорси
Шрифт:
Нам предстоит пережить любопытный и захватывающий период, так как Ада, слава богу, совсем не то, что можно назвать обыкновенной женщиной, к тому же мы не зря пронесли через все испытания нашу преданность. Любопытно посмотреть, как будут воспринимать все это окружающие. В целом, это укрепляет веру в природу человека».
По условиям завещания отца Голсуорси получил значительно большую финансовую свободу, чем имел до сих пор. Он мог свободно позволить себе и Аде вести тот подвижный образ жизни, который – он чувствовал – им предстоял, и в то же время содержать сначала один, затем два дома в Англии. Все это требовало немалых затрат, а он пока еще ничего не зарабатывал своими книгами. В 1903 году, когда от него ушла жена, Джон Голсуорси-старший изменил завещание, сильно сократив долю жены в наследстве и увеличив долю детей: Джон получил две тысячи пятьсот фунтов стерлингов, которые не облагались налогами, и
Вначале Голсуорси поехали в Италию, и 1 февраля Джон смог написать Эдварду Гарнету, что их адрес последующие десять дней будет: ««Гранд-отель» в Леванто близ Специи». Воспоминания же Ады дают основание предположить, что этот период продлился несколько дольше:
«Находясь достаточно долго на Итальянской Ривьере в Леванто, мы обнаружили здесь немало неплохих маршрутов для прогулок. Утренние часы мы отдавали работе – он делал окончательную обработку «Собственника», я перепечатывала начисто текст. Днем мы изучали окрестности. Мы находили, что здесь очень мило, хотя должна сознаться, что это по большей части были довольно унылые предместья и дорога примерно полторы мили длиной. Эту скучную картину немного оживляли несколько крестьянок, стоящих у своих домов с пряжей: веретено крутилось, нить постепенно удлинялась под их пальцами. У меня есть повод вспоминать прогулки по Леванто, так как в часы, свободные от перепечатывания романа, я составляла путеводитель... Дороги вдоль побережья на север и на юг были очень живописны, особенно на север. Больше всего нам нравился один утес, на вершине которого росли великолепные сосны, между их золотистыми стволами было видно темно-синее море. Это плато мы назвали «греческим», подразумевая под этим нечто, понятное нам одним, хотя никогда не были в Греции».
Эти месяцы остались самыми счастливыми в жизни Ады и Джона; они могли уже считать себя супругами и обрели уверенность в будущем; Джон работал над романом, который должен был принести ему наибольший успех; Ада, как она некогда и мечтала, оказывала помощь и поддержку великому писателю. В 1932 году Голсуорси, вспоминая период работы над «Собственником», отмечает то чувство полного умиротворения, которое он тогда постоянно испытывал:
«Был замысел написать «Собственника» в сатирическом ключе, он создавался на большом подъеме. Я работал над ним, где придется, в самый острый период моей жизни. Две трети романа я писал два года, остальную треть завершил за шесть недель, когда на страницы рукописи сквозь ветви зимних деревьев пробивался бледный свет солнца Северной Италии. Я не торопился с публикацией этой книги, я знал, что это будет лучшее из всего, что я написал. Перечитывать его – предложение за предложением – доставляло мне истинное наслаждение, которое, похоже, я могу при желании испытать вновь».
Итак, Голсуорси не торопился с публикацией книги. Более подробно говорится об этом в письме к Гарнету. «Я не хочу, чтобы книга вышла до октября, возможно, даже до Рождества, т. е. пока мы не сможем пожениться».
Из Леванто они направились в Амальфи. Голсуорси надеялся, что здесь к ним в конце марта присоединится Гарнет. «Было бы очень здорово, если бы Вы смогли еще раз просмотреть рукопись, и было бы совсем чудесно, если бы Вы смогли сделать это вместе с нами в Италии, поэтому я прошу Вас выкроить хотя бы десять дней – в конце марта – и приехать к нам в Амальфи. Я, конечно, обеспечу средства для поездки». Вероятно, окончательно книга обсуждалась в длинных и эмоционально насыщенных письмах, так как Гарнет в Италию так и не приехал. Но «Собственник» был закончен в Амальфи. «Вчера я закончил вычитку текста, – писал Голсуорси 20 марта Ральфу Моттрэму. – В книге более 100 000 слов, и Беллок называет ее наиболее «значительным» из моих произведений...»
Климат был слишком жарким для пешеходных прогулок; «Чем дальше на юг, тем меньше хочется бродить пешком, хотя и в Сорренто, и в Амальфи мы много гуляли». Они посетили Конрада с женой, которые отдыхали на Капри. «Неделю мы пробыли в Сорренто, затем еще около недели на Капри, где обосновались Конрады. Мы провели вместе много времени, затем он проводил нас в Неаполь».
«Вы напоминаете мне Одиссея, собравшего у себя на Аддисон-роуд странную коллекцию наблюдений над людьми – принесенных с гор, полученных в дорожных каретах, заимствованных у домохозяек и официантов в гостиницах. Могу добавить, что среди своих друзей Вы очень популярны, они Вас глубоко уважают», – писал Гарнет Голсуорси в мае, когда тот уже готовил к отправке первый завершенный черновик «Собственника». Драгоценная посылка
Затем они уехали из Неаполя и через Флоренцию отправились в Австрию, сначала в Тироль, где остановились в гостинице «Мендель», потом, в конце мая, в Мадонна-ди-Кампильо. Все эти переезды и совместное проживание в гостиницах облегчалось для них тем, что они уже тогда носили одну фамилию. Это был подарок судьбы, без которого все эти путешествия вряд ли бы состоялись, так как Ада не была той женщиной, которая смогла бы переносить постоянное, пусть даже молчаливое, осуждение посторонних. Впоследствии Голсуорси вновь и вновь приезжали в Тироль. Они любили сами горы, любили прогулки по ним и гостиницу «Мендельхоф», принадлежавшую семье Шпреттеров, которые относились к своим гостям как к друзьям.
Мадонна-ди-Кампильо произвела на Аду менее благоприятное впечатление, хотя она однажды слушала там соловьев, которые «пели круглые сутки». Ада считала, что они должны петь только ночью, и она предпочла бы слушать «самый громкий крик черного дрозда». Она жаловалась, что окрестности очень скучные и однообразные, хотя на фотографии, сделанной одним из друзей, запечатлен «медведь, который взирает на расположившуюся неподалеку компанию».
Из гостиницы «Мендель» Голсуорси, узнав, что рукопись благополучно прибыла к сестре, отправил второй ее экземпляр Гарнету заказной бандеролью. «Это мой единственный полный экземпляр, и я очень нервничаю из-за него, так как вряд ли у меня хватит мужества привести в такой же вид еще один экземпляр». Из этого следует, что Голсуорси продолжал работать над рукописью и вносил в нее изменения даже после того, как отправил из Неаполя первый экземпляр. Теперь он считал, что работа над книгой закончена, и просил Гарнета, чтобы ее «тщательно перепечатали под чьим-нибудь особым наблюдением, за что я заплачу дополнительно, так же, как и за отправку». А пока ему оставалось с нетерпением ожидать, какой приговор вынесут его великой книге, причем ждать в не очень благоприятных условиях, так как «из оставшихся двенадцати дней девять лил дождь как из ведра».
27 мая пришло письмо, извещавшее о судьбе этой столь важной для Голсуорси книги. Содержание романа вызвало серьезнейший спор между автором и редактором, ставший почти историческим, по поводу того, имеет ли кто-нибудь право, более того – возможность становиться между писателем и его героями. Они – плоды его воображения: может ли кто-нибудь, кроме автора, знать, как они должны или будут вести себя при тех или иных обстоятельствах. И все-таки факт остается фактом: посторонний человек пытался доказать, как это сделал Гарнет, что такой-то персонаж (этим таким-то был Босини) не должен был вести себя так, как он себя вел, что не в его характере вести себя так, как его заставили себя вести. Все это является свидетельством того, что книга и ее герои живут собственной жизнью, отмежевавшись от своего создателя.
Письмо Гарнета начинается с комплиментов книге Голсуорси, но затем он почти сразу же переходит к главному своему замечанию: конец романа все портит. В первоначальном варианте Босини, возлюбленный Ирэн, настолько удручен, узнав, что муж Ирэн Сомс силой овладел своей женой, что в отчаянии ночью выбегает на улицу и бросается под экипаж с намерением покончить с жизнью.
«Короче говоря, я считаю эту книгу великолепной, написанной на высоком художественном уровне, а несколько мест в ней почти гениальны. Но, и я всячески это подчеркиваю, я считаю самоубийство Босини художественным просчетом, причем грубейшим, психологически фальшивым и серьезно портящим впечатление от всей истории». Далее он насчитывает ни много ни мало восемь причин, по которым он считает, что самоубийство Босини совершенно не соответствует его характеру и невероятно.
Большинство аргументов Гарнета основано на том, что Голсуорси недопонимает людей менее состоятельных, чем он сам. «Любой человек, – пишет он, – который сам пробивал себе дорогу и жил на хлебе и сыре, частично застрахован от таких «финансовых крахов» до тех пор, пока семейные заботы и возраст не ослабят его волю».
Голсуорси слышит в этом отголоски более раннего, больно ранившего его обвинения: неужели Гарнет до сих пор считает, что Голсуорси видит мир только из окон своего клуба? Неужели Голсуорси так и не сумел поставить себя на место тех, чьи жизненные обстоятельства отличаются от его собственных? И Гарнет усугубляет это сомнение, посыпая солью и без того болезненную рану – он заканчивает свое письмо следующим замечанием: «Вы вкладываете отношение к жизни человека с солидным банковским счетом в душу человека, презирающего банковский счет, и смешиваете их».