Джон ячменное зерно. Рассказы разных лет

Лондон Джек

Глава XXII

Для прохождения курса средней школы требовалось три года. На это у меня не хватало терпения. К тому же я не мог продолжать учиться и из-за отсутствия денег. В любом случае я не мог выдержать трех лет; а между тем мне очень хотелось попасть в университет. Проучившись год в школе, я решил сократить время учебы. Заняв деньги, я поступил на старшее отделение подготовительных курсов, где натаскивали к приемным экзаменам в высшие учебные заведения. По тем условиям я должен был через четыре месяца быть готовым к поступлению в университет. Таким образом я сокращал себе период учения на целых два года.

Ну и зубрил же я! За треть года мне предстояло проделать работу, и притом для меня непривычную,

целых двух лет. Я зубрил и зубрил в продолжение пяти недель, так что у меня под конец всякие квадратные уравнения и химические формулы прямо из ушей торчали. Но тут как-то раз вызвал меня директор курсов. К сожалению, он был вынужден вернуть мне плату за учение и попросить меня покинуть курсы. Дело заключалось вовсе не в моей успеваемости. Я учился хорошо; он был убежден, что поступи я в университет — у меня и там все пойдет отлично. Беда вся в том, что мое поступление сюда вызвало разные толки и пересуды. Как! За четыре месяца пройти два курса! Ведь это же невозможно. А тут еще в университетах начали очень строго относиться ко всяким подготовительным курсам. Может выйти скандал, а этого он вовсе не желал, и потому мне лучше всего добровольно уйти.

И я ушел. Я вернул взятую мною в долг сумму и засел, стиснув зубы, за зубрежку — один, без руководителя. До начала приемных экзаменов в университет оставалось еще три месяца. Не пользуясь никакими лабораториями, без учителей я, сидя у себя в спальне, пытался втиснуть и уложить в себя за какие-нибудь три месяца двухлетний курс, да и приходилось повторять пройденное в предыдущем году.

Я учился по девятнадцать часов в сутки. В течение трех месяцев я работал таким образом, давая себе отдых лишь в самых редких случаях. Переутомился я и физически, и умственно, но я все зубрил. У меня переутомились и начали болеть глаза, но, к счастью, не полностью отказались мне служить. Под конец я, может быть, даже и спятил немножко. Помню, я в то время был твердо убежден, что открыл формулу квадратуры круга, но благоразумно отложил проверку моего открытия до того времени, когда сдам экзамены. Вот тогда, думал я, уж покажу им!

Наконец подошло время экзаменов. Они продолжались несколько дней. Я почти не смыкал глаз: буквально каждую секунду я посвящал зубрежке или повторению пройденного. В результате, когда я сдал последний экзамен, оказалось, что мое переутомление достигло предела. Мне противно было смотреть на книги. Я не хотел ни о чем думать, не хотел даже видеть мыслящего человека.

При моем состоянии только одно могло мне помочь, и я сам назначил себе это лечение — мне нужно было побродить. Я даже не стал ожидать результатов экзаменов. Я попросил знакомого одолжить мне свою парусную лодку, положил туда сверток с одеялами, пакет с разной провизией, поднял парус и отчалил. Лодку подхватил ранний утренний прилив и вынес ее из Оклендской бухты. В заливе я попал в полосу течения и быстро помчался далее с помощью доброго ветерка. Залив Сан-Пабло курился, курился и пролив Каркинез у плавильни Селби; я высматривал один за другим и оставлял позади себя «опознавательные» пункты; Нельсон научил меня ориентироваться по ним, когда мы плавали с ним на «Северном Олене» — незабвенной шхуне, вечно ходившей под всеми парусами.

Впереди показался город Бенишия. Я промчался мимо входа в бухту Тернерской верфи, обогнул пристань Солано и поравнялся с рядом лодок; тут я увидел теснившиеся друг к другу баркасы рыбаков; я был опять в тех местах, где когда-то вел бурную жизнь, предаваясь пьянству.

И вот тут-то со мной случилось нечто — лишь много лет спустя я понял все значение этого события. Я вовсе не собирался останавливаться в Бенишии. Попутный ветер свистел и надувал паруса; для человека, привыкшего к морю, погода была прямо как на заказ. Впереди показались мысы Буллхед и Армипойнтс, заграждавшие вход в бухту Сьюисан, которая тоже курилась. И все же, не успел я заметить рыбачьи баркасы, как, не задумываясь, сразу же отпустил румпель, натянул

шкоты и направил лодку к берегу. Вмиг в глубине моего переутомленного мозга что-то зашевелилось, и я понял, чего именно мне хотелось. Мне хотелось вина, мне хотелось напиться.

Желание это было неудержимое, вполне определенное, властное. Больше всего в мире мой заработавшийся, измученный мозг жаждал забвения. Это забвение нужно было искать в том, в чем я до сих пор всегда находил его. Вот в этом-то и вся суть дела. В первый раз за всю мою жизнь я сознательно, намеренно хотел напиться. Это было новое, совершенно неизвестное мне проявление силы Джона Ячменное Зерно. Желание это было не физическое: не тело мое, а усталый, переутомившийся мозг жаждал опьянения, жаждал забвения.

И вот теперь-то я подхожу в главному. Не пьянствуй я раньше, мысль напиться никогда не пришла бы мне в голову, даже несмотря на сильнейшее переутомление. Начав с физического отвращения к спиртным напиткам, много лет выпивая исключительно за компанию с товарищами и то только потому, что в моей бродячей жизни я на каждом шагу натыкался на Ячменное Зерно, я теперь достиг той стадии, когда мой мозг потребовал не только вина, но полного опьянения. Однако если бы я долго не приучал себя к спиртным напиткам, я не ощутил бы потребности в них. Я проплыл бы, не останавливаясь, мимо Буллхеда в белом паре, поднимавшемся с поверхности Сьюисанского залива, в опьянении ветром, свистевшим вокруг меня и надувавшим мой парус, я нашел бы забвение и отдых и освежил бы мою усталую голову.

Итак, я причалил к берегу, привязал лодку и начал поспешно пробираться между баркасами рыбаков. Чарли Ле Грант кинулся мне на шею. Лиззи, его жена, прижала меня к своей роскошной груди. Билл Мерфи, Джо Ллойд — все остатки старой гвардии — окружили и обнимали меня. Чарли схватил бидон и направился к трактиру Йоргенсона, находившемуся тут же, по другую сторону железнодорожного полотна. Бидон означал, что он идет за пивом. А мне хотелось виски, и я крикнул ему, чтобы он прихватил бутылку.

Много раз путешествовала эта бутылка через рельсы и обратно. К нам стали заглядывать еще другие старые друзья тех добрых старых времен: рыбаки — греки, русские, французы. Каждый угощал по очереди, а потом опять начинали сначала. Рыбаки приходили и уходили, а я все оставался и пил со всеми. Я упивался виски, я дул его стакан за стаканом. Я с жадностью глотал огненную жидкость, я наслаждался, когда почувствовал, что у меня зашумело в голове.

Пришел Ракушка, некогда, до меня, бывший компаньоном Нельсона, он был все так же красив, но стал еще бесшабашнее; он почти свихнулся от усиленного пьянства. У него только что произошла ссора с компаньоном шлюпа «Газель», причем были пущены в ход ножи и кулаки; теперь ему хотелось напиться и усилить лихорадочное возбуждение, в которое его приводило воспоминание о драке. Поглощая виски, мы с ним вспоминали про Нельсона, покоившегося вечным сном здесь же, в Бенишии; мы плакали, говоря о нем, вспоминали только хорошие его качества и снова и снова посылали за виски.

Все уговаривали меня остаться переночевать; но в открытую дверцу виднелись волны, вздымаемые сильным ветром, и свист его стоял у меня в ушах. И тут же, пока я старался забыть, как целых три месяца сидел за книгами по девятнадцать часов в сутки, Чарли Ле Грант перенес все мои вещи в большой баркас для ловли лососей. Он добавил к моему багажу мешок с углем, переносную печурку, жаровню, кофейник, сковородку, положил еще кофе и мяса и только что пойманного окуня.

Моим приятелям пришлось поддерживать меня, пока я переходил через шаткую пристань и садился в лодку. Они же закрепили мне шпринтом верхний угол паруса так, что он натянулся туго-туго, точно деревянная доска. Несколько человек испугались и не хотели закреплять шпринтов, но я стал настаивать, и Чарли меня поддержал. Он-то во мне не сомневался, ведь он давно уже знал меня и знал, что если я еще в состоянии видеть, то, значит, и в состоянии управлять лодкой.