Джон
Шрифт:
Мы не знали, вернутся ли они. Хотели верить, что да, но так же надеялись, что на своей истинной родине, находясь среди сородичей, наши пушистые друзья обрели счастье. Наши Фурии, наши странные – не люди и не животные – любимые питомцы…
Помнится, этот дом в те дни потерял что-то живое, что-то очень ценное – часть того, каким он был. Я все еще любила его – всегда любила, – но в пустых коридорах чувствовала себя тоскливо. Как будто кто-то умер. В подвал не спускалась вообще, Клэр старалась лишний раз не тревожить, перестала ожидать от нее завтраков, старалась уходить
Шли дни. Однообразно тянулись недели.
А однажды утром, еще толком не проснувшись, – в тот день я ночевала здесь же – услышала грохот босых пяток по полу и удивительный почти нечеловеческий радостный визг. Спросонья вывалилась в коридор и увидела престраннейшую картину – на кухню из собственной спальни неслась Клэр. Полуголая – в одной лишь сорочке, – непричесанная, с лихорадочно блестящими глазами, с расческой в одной руке и тюбиком крема в другой… А с кухни привычно кричали: «Лэр! Лэ-э-э-р! Ушать!»
Они вернулись.
Так же неожиданно, как и пропали. В том же составе и количестве, радостные и довольные, побывавшие на родной планете Фурии.
Радовались ли мы? Опять же, как и в случае с печалью, на фоне бешеного фейерверка эмоций экономки моя радость казалась детской и незрелой – подруга же спозаранку откормила «потеряшек» так плотно, что те превратились в настоящие Сме-шары – пузатые, толстые, почти неспособные с пережору дышать. А она – Клэр – (я уже и забыла это зрелище) светилась от счастья.
Позже я пыталась осторожно расспрашивать пушистиков, каким было их путешествие – хорошо ли прошло, понравилось ли, почему вернулись? – но в ответ услышала немногое: путешествие понравилось. Хорошо ли было? Хорошо. Почему вернулись? Затосковали. Да, вот так банально. В родном мире их не поняли, уговаривали остаться, но повлиять на окончательное решение не смогли – Смешарики пожелали вернуться.
– Насовсем?
– Угу, – ответили мне чинно.
И на душе стало спокойно – жизнь вернулась в привычное русло: чавканье у холодильника по утрам, шалости, игры перед телевизором. Превращения, грозящая шваброй Клэр, редкие погромы в комнатах…
С тех пор внешне изменилось немногое, но многое изменилось внутри. Внутри нас – мы их ценили. Как никогда. Они были странными – плохо говорящими, со своей логикой, иногда вредные до невозможности, – но они были «нашими». Нашими Смешариками.
И изредка, вот как сегодня, позволяли гладить себя, лежа на мягком пледе, греясь на коленях. Вот так странно.
Хороший день. Насыщенный, но хороший.
Наблюдая за тем, как прячутся в объятьях подступающей ночи последние искорки закатного света, я размышляла о своей спине, о том, будет ли она еще болеть. Интересно, сколько понадобится времени на то, чтобы вылечить ее окончательно? Получилось ли у меня помочь ей этим утром – пусть не совсем, но чуть-чуть? Время покажет.
А еще плескалась внутри неуловимая, но ласково щекочущая свобода – свобода от слова «надо». От вечного «должна». Оказывается, это прекрасно – помнить, что никому я на самом деле ничего не должна. Что о маме я всегда заботилась исключительно потому, что любила ее,
Бред. Как часто мы подменяем одно понятие другим и тонем в беспокойстве из-за ерунды. Сначала из-за ерунды, затем из-за настоящих страхов, следом паники. А после страдаем из-за многочисленных болезней, которые сами же в себе и породили.
Плохо, если не знать, как выбраться из замкнутого круга.
Хорошо, если знать.
Мой какао остыл, сад остыл тоже. На коленях, посапывая, дремали Смешарики.
Глава 3
Новое утро началось со стука дождевых капель по подоконнику, серости и свежести на улице, а также с неожиданной встречи, произошедшей чуть позже в Реакторе.
Обычно я хожу по ним одна – по многочисленным коридорам главного здания Комиссии, – служащие в серебристых костюмах попадаются редко (или вообще не попадаются – портируются они по кабинетам, что ли?), но в этот раз мне повезло – навстречу двигался Сиблинг.
И не один.
За ним, словно выводок на веревочке (если выводком можно назвать восьмерых бугаев под два или выше двух метров ростом), двигался отряд специального назначения – Рен, Халк, Дэлл, Мак, Аарон, Логан, Баал и Дэйн – из-за непогоды на улице все в легких кожаных куртках, плечистые, здоровые, огромные – отряд Терминаторов-моделей, ей-богу. Завидев меня, они или сдержанно кивали, или вскидывали руку, или улыбались; меня до того густо обдало ароматной волной дорогих парфюмов, что закружилась голова, – я улыбалась в ответ. Проходящий в самом конце Эльконто подмигнул – я сдержала ухмылку.
Угу, он чего-то задумал и воплотить это собирался, по всей видимости, сегодня. Держись, Джон, держись…
Дверь лекционного кабинета, где мы с виртуальным учителем занимались в последние дни, я толкнула с широкой на лице улыбкой.
– Что задумала?
– Ничего.
– А почему глаза такие хитрые?
– Можно же им иногда быть хитрыми?
– Ди, признавайся. Чую, я о чем-то не знаю и даже не догадываюсь.
– Приятное ощущение, не правда ли? Особенно когда последние пару тысяч лет ты все и обо всем знал.
Сколь пристально разглядывал меня с экрана Дрейк, столь же невинным был и мой ответный взгляд – чего, мол? Ничего не делаю, закон не нарушаю, в частные владения не вторгаюсь (пока) и, вообще, веду себя тихо.
– Ты точно что-то задумала. Вот знаю я это выражение на лице.
– Ну, ты же сам посоветовал чем-нибудь разнообразить это «золотое» время? Вот я и размышляю над некоторыми идеями.
– И за многие из них мне потом придется шлепать тебя по пятой точке?
– Надеюсь, что нет, – я невинно похлопала ресницами – вид дурочки мне никогда не шел, но попытаться стоило. – А можно, ты отшлепаешь меня по пятой точке не за идеи, а из любви?