Джони, о-е! Или назад в СССР - 2
Шрифт:
— Ха-ха! — рассмеялся я. — А золото, значит, нам оставите?
— Какое золото? — удивился следователь.
У меня ёкнуло сердце.
— Они, что, не за золотом пришли? — панически вспыхнула мысль.
— Ну, как какое? Вы же тут золото-бриллианты ищите? Или что?
— А что, у вас тут есть золото и бриллианты? — спросил следователь, вскинув брови.
— Может быть, и есть, кто ж его знает, — ответил я, так как спина Семёныча никак не подсказывала, как мне нужно было себя вести и что говорить. — Есть у нас
— У меня нет, — буркнул Семёныч. — Давайте уже по существу, товарищ следователь. Что мы, действительно, воду в ступе толчем.
— Вы, гражданин Семёнов, обвиняетесь в хищении секретной радиоаппаратуры, а потому, сидите и помалкиайте, пока вас не спросят. Сейчас вы, как представитель свидетеля, имеете, замечания по началу допроса?
— Не имею, — буркнул Семёныч. — откуда мне знать, что эта техника секретная, если она на свалке валялась. У меня на все детали бумаги имеются, что они списанные.
— Мы ещё узнаем, кто вам эти «бумаги» подписывал. Разберёмся.
Да, мать его! Допрашивали меня в качестве свидетеля по обвинению Семёныча практически в государственной измене. Статья примерно звучала, как «передача заграницу изобретений, составляющих государственную тайну». Причём, как я понял, это была не статья уголовного кодекса, а статья какого-то указа о государственной тайне.
Кроме этой статьи, предусматривающей наказание в виде лишения свободы сроком до десяти лет, Семёнычу инкрементировали расхищение социалистической собственности в виде радиаторов и точёных на станке нержавеющих ручек.
— Всё, мля, крындец нашей «лавочке», — подумал я. — Что ж так криво-то всё получилось? И это они до золота ещё не докопались. А ведь докопаются!
Меня допрашивали час ровно. Потом следователь самолично допрос прекратил и дал подписать протокол Семёнычу. А я ещё подумал: «Разве можно быть одновременно и обвиняемым, и свидетелем? Даже формально?»
— Всё, — сказал, следователь. — Допрос закончен вовремя. Претензий нет? Нет? Хорошо. Задерживаем мы твоего папу до выяснения обстоятельств дела. Ты с нами сотрудничать не хочешь, хамишь, рассказывать, кто тебя научил радиоделу тоже не желаешь. И разговаривать просто так со мной не хочешь. А это может быть и повлияло бы на выбор мной меры пресечения, так сказать.
— Вы, гражданин следователь, для доверительной беседы выбрали неверную тактику. Запугивание никогда не способствовало доверию. Беседа — продукт доверия и согласия. А согласие, как говорили классики — есть продукт непротивления сторон. Замечаете разницу?
Следователь посмотрел на меня совершенно серьёзно и вздохнул.
— Предупреждали меня коллеги, что ты очень непростой мальчик, да не поверил я им. Что будет, если я попрошу у тебя прощения?
— Я прощу вас, — серьёзно сказал я.
— И тогда мы побеседуем? Ты не устал?
— Устал немного, но хорошая беседа
Следователь хмыкнул и покрутил в удивлении головой.
— Ну, тогда, я прошу у тебя прощения, что плохо пошутил. Я, действительно, не хотел тебя пугать.
— Понимаю. Профессиональная деформация… Я прощаю вас. Что вы хотели у меня спросить?
Глава 10
— Кхэ-кхэ! — следователь откашлялся и, нахмурившись, посмотрел на меня. — Даже и не знаю, с чего начать, чтобы тебя не обидеть.
Я ждал вопросов молча, не теша себя иллюзиями, что противник мной повержен окончательно и бесповоротно. Было понятно, что враг лишь отступил и ищет лазейку в моей обороне. Я чувствовал себя ракушкой, которую схватила морская звезда, пытающаяся проникнуть между створками.
— Ну, хорошо… Начнём, наверное с конца… Эти тайные комнаты кто нашёл, когда и как?
— Я их нашёл седьмого января. Совершенно случайно. Пришёл с тренировки и решил ободрать обои. Заметил, что отошёл плинтус. Потянул его вверх… Он оказался не деревянным, а железным. Дверка и приоткрылась. Я толкнул её, она отъехала внутрь.
— Что ты увидел в комнатах?
— Мебель… Рояль. Диван. Шкафы.
— Что было в шкафах?
— Документы: письма, что-то ещё. Я особо не разбирался.
— Ты показывал свою находку Евгению Семёновичу? Говорил ему о ней?
Я отрицательно покрутил головой.
— Не показывал. Не говорил.
— Почему?
Я сделал паузу и скривился, пожав плечами.
— А зачем? Ничего там интересного нет, в этой комнате. Те документы старые… А Евгений Семёныч болел, занят был.
— Он приезжал сюда после того, как ты нашёл тайные комнаты?
— Приезжал, конечно, но я закрывал их, а обои снова приклеил, как они были. Дверь совсем не видна, когда обои наклеены.
— Ну да, ну да… Ты там, я смотрю, мастерскую себе устроил. И старую мебель используешь. Не жалко? Стол там дубовый письменный шикарный, а ты его под свой верстак приспособил. Шкаф тоже… Тумбочки… Их же продать можно за хорошие деньги.
— Вот поэтому я и не хотел никому ничего показывать… Вам бы только продать. А мне на чём своими делами заниматься? А так на этом столе даже стучать молотком можно. Он очень тяжёлый.
— Понятно. Документы ты где нашёл?
— Да, в нём и нашёл. Хотел сжечь, передумал. На рояль положил.
— Больше ничего, кроме документов не было?
— Было… Там в шкафу старые деньги должны были лежать. Много денег, но они старые. Я носил деньги в сбербанк, спрашивал их цену. Там посмеялись. Сказали: «спроси у нумизматов»… Я носил к «железке»[1], но и там дядьки денег за них не давали. Всё пытались мне что-то всучить: марки, книжки. Я подумал, что они от времени дешевле не станут. Вырасту — разберусь.