Джони, о-е! Или назад в СССР 4
Шрифт:
В Британию давно хотелось. Делавалю, как президенту аффелированного фонда, гостевой доступ на производственные объекты компании был разрешён в любое время, а мне очень хотелось посмотреть на творение моего разума и моих рук. На «детище», так сказать… Да-а-а… Правы криминальные психологи — тянет преступника на место преступления. Ха-ха! Да и заключить надо было контракты на использование интернет ресурсов Лондонского дата-центра. Бесплатный доступ у меня через сервер компании «Рэйнбоу» имелся, но если использовать в коммерческих, как собирался я, то нужны соответствующие разрешения от собственников.
Лондонский дата-центр оказывал услуги
Сон куда-то улетучился. Я лежал на спине, впялившись в потолок. На полигоне и у меня в доме стояла абсолютная тишина. И дом, и фабрику грампластинок, и лаборатории мы отнесли несколько дальше в лес от старых военных построек, а поэтому казалось, что здесь совершенно другой, сказочный мир тишины и покоя. И всего-то в трёх километрах от шоссе.
Вообще-то этот танковый полигон в наше время назывался «Алабино», но сейчас о нём, практически никто не знал. Официально полигон был создан в 1952 году и сейчас представлял собой огромную территорию, на которой находятся множество специализированных учебных комплексов и полигонов. Один из них был арендован «Дзержинцами». Только в две тысячи тринадцатом году здесь прошли соревнования по танковому биатлону, а в четырнадцатом заложили первый камень «Парка Патриот».
Танки для тренировки сюда всегда завозили железнодорожными платформами через станцию «Кубинка». И, наверное, и сейчас где-то далеко проходили танковые тренировки, мы ездили смотреть, но территория раскинулась на пять тысяч гектаров, а поэтому до моих ушей не долетало ни звука.
Я, прихватив плед и вступив в тапки, вышел на улицу, сел на лавочку и, вдохнув прохладу ночи, снова задумался.
— Что дальше, Дава? — спрашивал один из персонажей сериала «Ликвидация» главного героя.
— Что дальше? — спрашивал я себя, чувствуя, что накатывается тоска.
К сожалению, я так и не свыкся ни с Женькиным телом, ни с «советской» жизнью. А больше всего я не привык находиться под постоянным надзором и быть постоянно кому-то должным. При СССР — да, нас пытались заставить принять факт того, что каждый гражданин обязан строить коммунизм, а уж пионер, комсомолец или, не бай Бог, коммунист, должны идти в первых рядах строителей… Да… И, честно говоря, я, крутясь, как белка в колесе на благо Родины, несколько подустал. А поговорить то мне и не с кем. Не создалось у меня ближнего круга лиц. Как у ребёнка, постоянно переезжающего с родителями из города в город.
Где мы заводим друзей? В школе, институте, на работе. А у меня? Даже института нормального не было. Остались в Британии несколько ребят из колледжа, хорошо ко мне относившиеся. Сьюзи, опять же… Но, ведь это когда я был Джоном… Правда, пластику на моём лице можно объяснить улучшением внешности. Не такая уж она критическая. Тем более, что Пьер получился красивее, Джона. А перекрасить волосы и отпустить бородку… Ха! Делов-то!
— Рвануть, что ли, по бездорожью? — мысленно спросил я себя. — Отдал долг Родине, положил кирпич в общественную стройку, — пора отскочить в сторону, чтобы строители коммунизма не затоптали.
Роковые
Причём, и госбезопасность, вроде как, «довольна». Снизился, говорят, протестный настрой молодёжи. Во как! Всего полгода работы клуба, а пар выпустили. Теперь, глядя на наш «Театр», дозволили «свою музыку» играть и на других концертных площадках Москвы. Правда, не обошлось без «черезвычайщины», и, прямо сказать, сатанизма. Всплыли такие коллективы, что никогда бы и не подумали, что есть такие в социалистическом обществе, движущемуся к коммунизму и «светлому будущему».
Во многих моих проектах хорошо себя показали студенты. С опережающими темпами шло возведение вышек и установка оборудования сотовой связи. Басов увлечён лазером и это благодаря и ему, в СССР появилось лазерное оружие. И он готов работать и дальше по алгоритму, выработанному мной с ним совместно.
Размышляя и щурясь на звёзды, я всё больше склонялся к тому, что из Союза надо уезжать. И не только потому, что я вроде как «всё сделал». Нет, не по этому, а потому, что я, не указывая на «виновников» распада СССР, в принципе знал многих. Это кроме Яковлева, Лигачёва и ещё некоторых, коих я сдал. Но ведь я не назвал многих, кто может быть, и хотел, как лучше, а получил «как всегда». Многие потом быстро поняли свою ошибку, не удержав вожжи пятнадцати республик и позволив «сверзиться» птице-тройке с кручи, разорвав удила. Да-а-а…
Просто я видел, что организаторам польской перестройки в лице Папы Римского и Польских ксёндзев гэбэшникам противопоставить нечего. Упустили они сей процесс. А если от стран СЭВ отвалится Польша, то распадётся и весь Варшавский договор. Тем более, что Польша уже практически интегрировалась экономикой в Западную Европу. Да и выплачивать кредиты, как я понимал, никто за неё не собирался. Фактически, руководство Польши преднамеренно обанкротило свою страну, вложив кредитные средства в сырьевые отрасли, которые вскоре станут не востребованы. И от этого никуда не деться.
Шансы, что Союз не развалится, конечно же, оставались. Своими технологиями я выбивал аргументы у тех «всёпропальщиков», которые пугали санкциями и звёздными войнами, но процесс развала уже пошёл изнутри. Раскручивалось в Узбекистане хлопковое дело, которое не надо было «раскручивать». Не могло народное хозяйство СССР выполнять «нереальные планы» без приписок. Ну и раз уж план всё равно не выполняется, то почему бы ещё от него чуть-чуть не отщипнуть? Вот и щипали для малых хозрасчётных предприятий и артелей, оставшихся в национальных республиках.
Чёрт! Но больше всего меня испугало это нечто, поселившееся в моей голове. Отдаваться здешним эскулапам я не хотел. Боялся, что меня закроют. Я-то и сейчас оставался выездным, так как имел потребность периодического подтверждения банковских транзакций, заверяемых личным присутствием. Да-а-а… Только так и не иначе. Дурак я что ли переводить все свои деньги в СССР. До конца года надо дать письменные указания банку о графике перевода денежных средств в восьмидесятом году. Пытался куратор надавить на меня, но я аккуратно отбился.