Джонни Тремейн
Шрифт:
Джонни нырял и плавал. Но странно было быть одному. Ощущение отрешённости от обычной жизни давило его.
Одно обстоятельство, впрочем, доставило ему большую радость: в воде покалеченная его рука была не хуже здоровой. Плавая, он на время забывал о ней.
5
Вначале миссис Лепэм даже баловала «бедного мальчика». Он захотел остаться в «комнате смертей и рождений», не желая перебираться на чердак к Даву и Дасти, и она его там оставила. За всю свою жизнь никогда ему не доводилось спать одному в постели, не говоря уж целой комнате. Сейчас Джонни жаждал одиночества.
Одним была нехороша его новая квартира. Теперь
— Эй ты, соня, вставай, одевайся! Зайди к Парсону, возьми у него кварту молока. Принеси воды!
Скоро уже она начала звать его «лентяем и бездельником», «лежебокой», «дьявольским отродьем». Слова эти слетали с её уст незаметно для неё самой; однако в прежнее время ей и в голову не пришло бы так к нему обращаться.
Тот из мальчиков, который приносил меньше всего пользы в мастерской, обычно исполнял хозяйственные поручения. Отныне и Дав и Дасти были более ценными работниками, чем Джонни Тремейн. Каждое утро, взяв тяжёлое деревянное коромысло, он отправлялся на Северную площадь, к колодцу. Впервые за всю свою жизнь научился он обращаться с метлой. Он таскал уголь для кузнечного горна и дрова для печки. Цилла с Исанной молча наблюдали за Джонни, который слонялся по дому, справляя все эти нехитрые дела, а подчас и не справляясь с ними. Девочки больше не приставали к нему. Он дал им понять, что хочет, чтобы его оставили в покое.
Медж и Доркас вечно находили для него какие-нибудь мелкие поручения — что без дела сидеть? Однажды толстушка Медж усадила его против себя и заставила держать моток шерсти на растопыренных руках и начала перематывать её в клубок. Джонни чувствовал себя отвратительно, оттого что его изуродованная рука оказалась у всех на виду. Когда же она сказала что-то о его руке, он швырнул ей шерсть в лицо и ушёл.
Однажды мистер Лепэм позвал его к себе и повёл на скамью под старой ветлой за угольным сараем. Всё это время старик ни разу не упрекнул его за нарушение воскресного запрета, ни разу не напомнил Джонни о том, как он предостерегал его от гордыни.
— Мальчик мой, — начал он мягким голосом, — скоро наступит сентябрь. Лето кончилось.
Джонни кивнул.
— Я должен поговорить с тобой, Джонни. Когда я взял тебя к себе, я договаривался с твоей матушкой. Её уже нет в живых, и, следовательно, теперь этот договор надо считать существующим между мной и тобой. Я обязался кормить и одевать тебя, следить за твоим поведением и, насколько позволяют твои способности, обучить тебя искусству серебряного литья, ввести тебя в тайну мастерства… Я… никогда у меня не было такого смышлёного ученика, как ты, но… И ты обязался служить мне прилежно в течение семи лет, свято блюсти тайны моего ремесла и честь дома. Ты не нарушил своих обязательств, Джонни. Но… но теперь… я не могу выполнить свою часть договора… Я не могу сделать из тебя серебряных дел мастера, потому что у тебя покалечена рука.
Джонни молчал.
— Миссис Лепэм права, — продолжал старик.
— Она требует, чтобы вы меня прогнали?
— Не то чтобы прогнал, но, понимаешь, она считает чрезмерной роскошью держать мальчика для услуг по дому. Но я сказал ей, — в робком старческом взгляде вдруг мелькнула решимость, — я сказал ей, что, покуда тебе угодно оставаться у нас, я не стану… я не допущу, чтобы тебя… выгнали. Я помню, как матушка твоя привела ко мне… Такая милая дама… и благородная. Она сказала, что ты во что бы то ни стало хочешь быть серебряных дел мастером. Она сказала, что ты шустрый малый, — так оно и оказалось. Джонни, я говорю с тобой ради твоей же пользы. Тебе надо научиться добывать средства к существованию. Я хочу, чтобы ты походил по мастерским,
Джонни посмотрел было на свою руку, но быстро снова упрятал её в карман.
— Вы правы, — сказал он. — Мне надо уходить.
— Я не хочу, чтобы ты торопился, Джонни. В конце концов, ты работой по хозяйству вполне окупаешь своё содержание, что бы там ни говорила миссис Лепэм. Потихоньку осматривайся, подбирай ремесло по душе и хозяина, который тебе понравится. Можешь ему передать, что я ничего с него не возьму за неотработанный срок.
А всего два месяца назад мистер Ревир был готов приплатить лишнее за его неотработанный срок!
— Миссис Лепэм не нравится, что ты слоняешься и убегаешь купаться; но ты не обращай внимания и купайся себе да гуляй сколько хочешь — после того, как все дела по дому сделаешь. И не спеша подыскивай себе новое ремесло… И ещё одну вещь хотел я тебе сказать.
— Да, сэр?
— Я хочу, чтобы ты простил Дава, как следует христианину.
— Простить? За что?
— Да за то, что он тебе протянул треснутый тигель.
— А разве он… нарочно?
— Нет, нет, Джонни, он всего-навсего хотел проучить тебя. Он мне сказал — миссис Лепэм велела мне допросить Дава, — что его ужаснуло нарушение воскресного отдыха, и он хотел преподать тебе урок. Не могу не признаться, что меня радует то обстоятельство, что хотя бы у одного из моих мальчиков не вовсе отсутствует благочестие…
Джонни произнёс, задыхаясь:
— Мистер Лепэм, я ему за это…
— Тихо, тихо, мальчик… Я говорю тебе, и библия говорит то же: «Надо прощать». Он раскаивался самым подлинным образом, когда мне рассказывал об этом. Он не хотел причинить тебе зло. Он плакал.
— Он у меня ещё поплачет не раз, прежде чем я с ним окончательно разделаюсь. Паршивая белая вошь, этот ханжа…
— Довольно, мальчик! Я надеялся, что несчастья научили тебя терпению.
— Это так, — ответил Джонни. — Если потребуется, я и десять лет буду ждать, чтобы расправиться с Давом.
Впрочем, он тут же успокоился и поблагодарил хозяина за его доброту. Проходя мимо мастерской, он увидел Дава и Дасти, которые сидели без дела и глядели в окно. Они его ждали.
Дав сказал:
— Не угодно ли мистеру Джонни Тремейну притащить нам питьевой воды? Миссис Лепэм говорит, что мы слишком ценные работники, чтобы отходить от станков. Она велела нам послать тебя.
Не говоря ни слова, Джонни прошёл к чёрному ходу и нацепил на себя тяжёлое коромысло.
Джонни с метлой в руке, Джонни, таскающий уголь и дрова. Джонни, идущий по воду, — разумеется, такое зрелище не скоро потеряло свою прелесть в глазах его прежних рабов. Они продолжали кричать в окно:
— Не зевай, Джонни!
— Эй, там, мальчик, не зевай!
Смех. Протяжный свист.
А Джонни молчит.
III. Поиски
1
Неделя сменяла другую. Сентябрь был на исходе, Джонни слонялся по городу целыми днями, и это называлось у него «искать работу». На самом же деле душа его не лежала ни к одному ремеслу, кроме того, которым он привык заниматься.
Сверху вниз взирал он на мыловаров, дубильщиков, канатчиков и им подобных ремесленников. Он решил начать с городских окраин и не искать покуда работы на Хэнкокской пристани и Рыбной улице, где все его знали, все слышали о его несчастье и где, как он опасался, его могли бы взять «из милости».