Джонни Тремейн
Шрифт:
Зелёный весенний день, полный грёз о будущем и пропитанный кровью.
Это его страна, его народ.
Тут всё его — и мычащая корова, и человек, который её доит, и цыплята, прибежавшие на зов, и женщина, их зовущая,
Сегодня он неуязвим. Ни смерть Рэба, ни нож хирурга не в состоянии были причинить ему боль. Завтра, послезавтра — другое дело, но сегодня ему всё нипочём!
Издалека, но всё приближаясь, на дороге, ведущей в Менотоми, раздалась барабанная дробь. Это возвращались бойцы из Чарлстона. Джонни остановился, повернул голову. Завизжала флейта. Флейтист был из рук вон плохой. Да и песенка сама дурацкая, а вместе с тем звуки её радовали сердце Джонни. Янки Дудл — в который раз — отправлялся в город.
А кругом в деревне царила тишина. Музыка, негромкая, как стрекотанье сверчка, заполняла эту тишину. По дороге шагали двадцать или тридцать человек, усталые и ободранные. Иные были
Земля Новой Англии, да родит она вечно, поколение за поколением, таких людей, всегда готовых взяться за оружие в борьбе за справедливое дело!
Тут же, за колонной пеших людей, катилась старая карета, в которой ехал их командир. Ибо кто не мог идти в бой пешком, садился на коня, кто и верхом не мог — ехал в повозке.
В ветхой коляске ехал дед Силсби, положив поперёк колен своё старое ружьё.
Джонни хотел было подбежать к нему и крикнуть.
«Дед, дед, вы не знаете… Рэб умер!»
Но он знал, что майор не остановится. Надо было вести бойцов в Кембридж, на осаду Бостона.
Рэб умер. И ещё сотни людей должны умереть, но дело, за которое они сражались, не умрёт никогда.
ЧТОБЫ ЧЕЛОВЕК МОГ ВЫПРЯМИТЬСЯ ВО ВЕСЬ РОСТ