Джонни Тремейн
Шрифт:
— Смотри, Джонни, не теряй своего Дава из виду, — наказывал Поль Ревир: — ведь, если англичане надумают начать наступление, очень возможно, что конюху полковника это будет известно заранее.
Изо дня в день Джонни следил за приказами, которые отдавались по 10-му полку: он знал, что за остальными десятью полками, расквартированными в городе, так же пристально следят другие мальчики, мужчины, женщины и даже девочки. Благодаря Лидии, красивой чёрной прачке в «Королеве», у Джонни глаза и уши проникали до самых офицерских спален, и, когда он помогал ей развешивать бельё, она ему рассказывала всякую всячину, по большей части чепуху. Но вот как-то она вызвала Джонни из конюшни, где он чистил Гоблина.
— Эй,
— Что там случилось? — спросил он её шёпотом, после того как помог ей вынести тяжёлую корзину с — бельём.
— Вчера вечером, перед тем как лечь, полковник Смит вызвал меня к себе и сказал, что я ему дала чужую сорочку. Лейтенант Стрейнджер, который был у него в это время и грелся у камина, благодарил полковника за то, что тот позволил ему участвовать в каком-то «маленьком дельце». И вид у него был очень довольный, какой бывает у очень молодых людей перед пирушкой.
— Да, но кто знает, что такое «маленькое дельце»?
— Не забудь, что Стрейнджер любит воевать. Он не картонный солдат., как многие из этих английских мальчиков. И он, когда шёл к себе, был такой счастливый — свистел, так и заливался, словно жаворонок! А потом больше часу сидел, всё письма писал: напишет и порвёт, напишет и порвёт. Поутру с Давом послал письмецо мисс Лавинии Лайт. А обрывки, что он начинал да бросал, они у меня в кошелёчке. Я-то читать не умею, и потом, они разорванные. Но я их всё равно подобрала.
— Давай сюда твой кошелёчек, Лидия!.
Она отколола с пояса маленькую коленкоровую сумочку. Джонни сунул её себе за пазуху и со всех ног побежал в типографию.
Не представляло особого труда составить по обрывкам два письма, брошенных Стрейнджером. В первом он написал мисс Лавинии (Джонни знал, что лейтенант ухаживает за ней) довольно невежливый, без всяких объяснений, отказ от участия в какой-то вечеринке, которая должна была иметь место 15 декабря, после полкового концерта. Сегодня было 12-е.
— Очевидно, в первом письме он сказал слишком мало, а во втором — слишком много, — заметил Рэб, — поэтому он их оба порвал и написал третье.
Рэб, мистер Лорн и Джонни — все трое склонили головы над чертёжной доской, на которой были разложены обрывки письма. Начала не было, а конец лейтенант так и не дописал:
«..как сказано у Ловеласа [20] ещё давным-давно:
«Тебя б не так любил я, верно,Когда бы меньше честью дорожил».Поверьте, дражайшая мисс Лайт, только повинуясь голосу чести, отклоняю я Ваше любезное приглашение на пятнадцатое декабря. Честь солдата и огонь, сияющий ещё ярче, чем Ваши прелестные очи, огонь воинской славы, призывают меня. Вам одной доверяю я, что в ту самую ночь я буду уже в шестидесяти милях к северу отсюда, ибо необходимо укрепить все наши редуты, чтобы…»
20
Ричард Ловелас — английский поэт XVII века.
На этом месте письмо обрывалось.
— Шестьдесят миль, — произнёс мистер Лорн. — Это Портсмут. Форт Вильяма и Мэри. Там у них всего горсточка часовых и большие запасы пороха и ядер.
— Неудивительно, — проговорил Рэб, — что Стрейнджер порвал это письмо. Тут уж он действительно всё разболтал. Ты куда, Джонни?
— К Полю Ревиру! — крикнул
Он не стал возиться с пальто и перчатками. С хмурого декабрьского неба залил густой снег, но, попадая на землю, тут же превращался в лёд. Погода холодная, пронзительная, совсем не подходящая для путешествия на север.
Через десять минут после того, как Джонни доставил весть, Ревир был уже в седле и на ходу поднимал воротник сюртука, подбитого мехом. Жена его недавно родила и всё ещё лежала. Она постучала пальцем в окно, и Джонни подбежал к ней.
— Он забыл это, — сказала она и передала Джонни записку, которую она догадалась сочинить второпях.
В записке этой вымышленные родственники из Ипсвича умоляли Поля Ревира поскорее приехать: бабушка при смерти. Джонни невольно рассмеялся. Последнее время английские часовые на Перешейке всё строже допрашивали всякого, кто был известен им как виг, и иногда шутки ради либо не давали ему выехать совсем, либо просто задерживали его на какое-то время. Письмо, написанное миссис Ревир, должно было рассеять их подозрения.
В ту ночь Поль Ревир проскакал под завывание ветра, по гололёду шестьдесят миль. Не успели англичане погрузить своих солдат, как по Бостону разнеслась весть, что американские мятежники захватили портсмутскую королевскую крепость и арсенал его величества.
Между тем, Джонни узнал от Циллы, что лейтенант Стрейнджер присутствовал на балу у Лайтов и что ей в жизни не доводилось видеть более мрачного молодого человека.
2
Ещё тогда, у Лепэмов, Дав был готов подружиться с Джонни, и враждовали они между собой исключительно по вине младшего и более способного мальчика. Теперь же, когда Джонни сделал первый шаг к сближению, он был поражён, как быстро отозвался Дав. Бедняга всю жизнь страдал от одиночества, страдал и сейчас. Американские мальчишки одолевали его бранью и швырялись в него ракушками из-под устриц за то, что он служил англичанам. Английские мальчишки-конюхи травили его. Лейтенант Стрейнджер в жизни не встречал более глупую и ленивую свинью, чем Дав, и не упускал случая сообщать ему об этом. Полковник Смит, если ему казалось, что кони недостаточно ухожены, отпускал затрещину. Зато Джонни переменил своё отношение к Даву. Пускай Дав болтунишка, лентяй, нытик и хвастун, но Джонни не мог видеть, как другие мальчишки издеваются над ним и бьют его. Джонни держал себя как человек, которому принадлежит глупый, бестолковый пёс: сам он может наказывать его сколько угодно, но другой чтоб не смел! Так или иначе, Дав был отныне его полной собственностью.
Дав каждый день заходил в контору «Наблюдателя», иногда и по три раза в день. Тут мог он хотя бы на несколько минут отдохнуть от брани и затрещин начальства и злобных выходок товарищей. Своё обращение с ним Рэб и Джонни назвали бы по меньшей мере невежливым, сам же Дав считал, что с ним тут обходятся как нельзя лучше. Во всяком случае, он мог развалиться на стуле, ныть, хвастать и есть. Мальчики не без сожаления смотрели, как в глотке Дава исчезают их собственные скудные запасы, но путь к его сердцу, по-видимому, лежал через желудок. Они делились с ним всем, что у них было.
Англичане с ним обращались дурно, а эти два американских подростка хорошо; тем не менее Дав — если судить по его разглагольствованиям перед Рэбом и Джонни — был ярым приверженцем «английской» партии. Себя он считал частью английской армии и любил говорить о том, как «мы» разделаемся с мятежниками.
— Ага. Мы выступим в поход, — говорил он как-то, — и будем убивать всех мятежников, какие нам повстречаются. Сдерём шкуру с каждого. Отрубим башку. Да и здесь, в самом Бостоне, как только старик Гейдж даст знак, мы вздёрнем всех мятежников на виселицу. Сотнями! Ага.