Джонни Тремейн

Форбс Эстер

Тут подошла Цилла и попросила его закрыть повсюду тяжёлые ставни, чтобы хоть немного защитить от вторжения дом, у которого были выбиты окна. Шаги его будили гулкое эхо в безмолвных просторах старого дома. Одна за другой хлопали ставни, и он запирал их на засов. Визгливая жалоба заржавленных петель, короткий стук засова, и Джонни переходит к следующему окну. Эхо его шагов…

«Мой дед построил этот дом… Мама жила в нём, любила его… Отец умер, когда я ещё не родился…»

Ему снова припомнилась мать. Он так ясно видел её лицо и слышал её голос в ту ночь, когда лежал возле её могилы на копсхиллском кладбище. Он думал о ней с любовью и

жалостью — когда она умерла, он был слишком молод, чтобы пожалеть её. Впрочем, он был рад покинуть эти наполненные призраками комнаты, эти гулкие галереи и вернуться на кухню, где его ждала Цилла. Не годится живому слишком долго общаться с умершими.

Цилла, не подозревая о том, что происходит у него в душе, оглядела кухню с чувством удовлетворения. Она закончила свою работу.

— Ну вот. По крайней мере, Лайты застанут порядок в доме, когда вернутся.

Джонни сделалось грустно. Он подошёл к ней, обнял её и прижал свою худую щеку к её волосам.

— Цилла, они сюда не вернутся.

— Никогда-никогда?

— Никогда. Это конец. Конец одного и начало другого. Они не вернутся, потому что начнётся война — гражданская война. И победителями будем мы. Сперва их и им подобных прогонят из Милтона, потом из Бостона. Все карты смешаются. Игра начнётся заново… На кухне тоже закрыть?

— Да.

Всякий раз, когда ставня стонала, жаловалась и наконец с грохотом захлопывалась, она, казалось, говорила: «Это конец». И эхо вторило по всему дому: конец… конец…

— Моя мать играла на полу в этой кухне. Мой дед, когда выстроил этот дом, был ещё молодым человеком, и я, его единственный внук, имею несомненно больше прав на него, чем его старший брат…

В доме царила ночь. Но, когда они закрыли за собой и заперли тяжёлую дверь кухни, они увидали, что близится рассвет.

— Совсем как похороны, — шепнула Цилла, — только хуже.

И Джонни понял, что Цилла разделяет чувство, охватившее его.

А по старой деревенской дороге при скудном свете занимающегося дня маршировала рота народного ополчения. Эти люди поднялись чуть свет, чтобы использовать время, свободное от повседневных своих дел, для подготовки к предстоящим боям. Левой, правой, левой, правой, левой… Не очень-то хорошо они маршировали. Мальчуган, на вид не старше Дасти Миллера, приложил к губам флейту и дул в неё со всей мочи. Получался довольно убогий писк. Рота прошла мимо изуродованных ворот лайтовской усадьбы, и никто ни разу не оглянулся ни на неё, ни на коляску доктора Уоррена, в которой сидели Джонни и Цилла.

«Помоги им бог! — подумал Джонни. — Они ведь не видели британские войска в Бостоне. А я видел. Они не видели золотое шитьё на генеральских мундирах, мушкеты, пригнанные один к одному, и на каждом — штык. Они не видели…»

Коляска обогнала группу марширующих фермеров и покатилась дальше.

3

Джонни очень мучило, что у Рэба нет мушкета. Но солдаты, когда они околачивались у пивных, или слонялись по набережным, или заходили в конюшню «Чёрной королевы», никогда не имели при себе мушкетов. На часах они стояли с мушкетом. На ученье у них были мушкеты. Стреляли по цели — и очень плохо, как утверждал Рэб, — из мушкетов, расстреливали дезертиров на выгоне из мушкетов, но ни разу не удавалось Джонни заметить, чтобы мушкеты где-нибудь валялись без присмотра. Когда солдаты не маршировали с ними и не стреляли из них, они их составляли в козлы, и всякий раз их охранял

хотя бы сержант.

Разговаривая о мушкетах даже у себя на чердаке, Джонни и Рэб всякий раз понижали голос. Американские оружейники сидели от зари до зари за починкой старых ружей и изготовлением новых, но Рэб не надеялся, что ему, мальчику-подростку, дадут хорошее современное ружьё. Он мог его достать только у англичан.

— А скоро начнётся? — шептал Джонни. — Скоро они выступят?

— А бог его знает, — бурчал в ответ Рэб. — Один бог да генерал Гейдж. Может, не раньше весны. Наступление всегда начинается весной. А до тех пор мне необходимо раздобыть ружьё. С хорошим оружием в руках человек может всё, а без него он беззащитная тварь.

Джонни никогда ещё не видел Рэба таким озабоченным. До сих пор казалось, что всё у него всегда идёт гладко, без задоринки, как по маслу. А теперь застопорило, и он стал нервничать и даже потерял свойственную ему осторожность. Как-то он сказал Джонни, что договорился с одним фермером из Медуэя, который скупал у английских солдат мушкеты и перепродавал их бойцам ополчения. Не хотелось Рэбу просить у тётушки так много денег. Их еле хватало на еду. Но она сама сказала: «Оружие важнее хлеба».

Наступило утро, когда Рэб должен был встретиться с этим фермером на рынке. Английский солдат, возвращаясь из караула, как бы по рассеянности прислонит свой мушкет к скирде соломы. Джонни знал, что всё продумано тщательнейшим образом. Однако, когда он услышал шум и крики, раздавшиеся с базарной площади, и дробь английских барабанов, призывающую строиться, он понёсся к Док-скверу. У него было предчувствие, что весь шум поднялся из-за ружья, за которым отправился Рэб. Так оно и оказалось.

Красные мундиры выстроились сплошной стеной, направив ружья на обитателей базарной площади и случайных прохожих. Капитан кричал взбудораженной толпе:

— Назад, назад, добрые бостонцы! Это наше частное дело!

— Что случилось? — спросил Джонни старушку, торговавшую курами.

— Поймали своего, когда он продавал фермеру мушкет.

— Он не из Медуэя, случаем?

— Кажется, да…

— А кроме солдата и фермера, они кого-нибудь схватили?

— Троих взяли. Поведут в дом губернатора, к генералу Гейджу.

— Гейдж сейчас в С'aлеме.

— Ну, так к какому-нибудь полковнику.

Толпа не пыталась освободить двух янки. Народ уже привык к английским порядкам. Безусловно генерал или даже полковник был вправе наказать солдата, торгующего оружием, а также тех, кто его на это подбивал!

Джонни шёл за отрядом солдат по пятам, но, только когда они поравнялись с губернаторским домом, ему удалось увидеть арестованную троицу. Британский солдат ухмылялся, и Джонни понял, что ему просто дали задание поймать «этих увальней».

Фермер был в переднике, в котором обычно ходил на базар. У него были длинные, прямые седые волосы и тонкий, неприятный рот.

Одного взгляда на него было довольно, чтобы понять, что им двигала не любовь к свободе, а жажда наживы. Из-за страстного желания заполучить ружьё Рэб, которому при всей решительности характера была свойственна и осторожность, совсем потерял голову. Только этим и можно было объяснить, что он связался с таким человеком. У самого Рэба вид был мрачноватый. Он не привык к поражениям. Что они с ним сделают? Могут в тюрьму посадить. Могут побить плетьми. Или, что было бы хуже всего, прикажут какому-нибудь грубияну сержанту «хорошенько проучить» его.