Джуд незаметный

Харди Томас

— Нас никто не понимает, — тяжело вздохнул Джуд. — Я рад, что мы решили уехать.

— Вопрос только — куда?

— В Лондон. Там каждый может жить, как хочет.

— О нет, милый, только не в Лондон! Я его хорошо знаю. Там мы не будем счастливы.

— Почему?

— Неужели ты не понимаешь?

— Потому что там Арабелла?

— Да, главным образом поэтому.

— Но в провинции я всегда буду жить под страхом повторения прошлого. Я не желаю объяснять всем и каждому историю моего ребенка ради того, чтобы облегчить свое положение. Я решил молчать, чтобы прошлое умерло для него навсегда.

Работа на церковь мне опротивела, и я теперь не взялся бы за нее, даже если б мне предложили!

— Тебе следовало бы изучать классическую архитектуру. В конце концов, готика — варварское искусство. Прав не Пьюджин, а Рен. Вспомни Кристминстерский собор внутри, — там, кажется, мы впервые увидели друг друга? За живописностью норманнских деталей проглядывает смешное ребячество неотесанного народа, который пытается подражать утраченным римским формам, известным лишь по полузабытой традиции.

— Верно, ты почти убедила меня в этом уже раньше. Но иногда приходится работать, даже презирая свою работу. Если не церковной готикой, то чем-то я все-таки должен заниматься.

— Хорошо бы нам найти такое занятие, на котором наша личная жизнь никак бы не отзывалась, — грустно улыбнулась Сью. — Я не подошла для работы в школе, ты — для занятий церковной архитектурой. Тебе бы заняться мостами, вокзалами, театрами, концертными залами, гостиницами, — одним словом, всем тем, к чему твое поведение не имеет никакого отношения.

— Этого я не умею. Лучше уж стать пекарем. Я ведь вырос у бабки в пекарне, ты знаешь. Только ведь и булочник должен подчиняться условностям, если хочет иметь покупателей.

— Можно торговать пирожками и пряниками с лотка на ярмарках, на базарах, там люди ни на что не глядят, кроме качества товара.

Их разговор прервал голос аукциониста: "старинный дубовый ларь — уникальный образец старой английской мебели, достойный внимания коллекционеров!"

— Это еще прадедушки, — сказал Джуд. — Я бы охотно оставил за собой эту старую штуку.

Вещи шли с молотка одна за другой. Надвигался вечер. Джуд, Сью и мальчик устали и проголодались, но — после разговоров, которые они случайно услышали, им не хотелось выходить и показываться людям на глаза. Однако распродажа приближалась к концу, и им вскоре все равно предстояло под дождем перевозить вещи Сью в новое временное жилье.

— Следующий номер — две пары откормленных голубей, хороши для воскресного пирога!

Неминуемая продажа этих птиц была для Сью самым трудным испытанием за день. Это были ее любимцы, и расстаться с ними было куда тяжелей, чем со всеми остальными вещами. Сью с трудом удерживалась от слез, слыша, как ничтожная цена, назначенная за птиц, постепенно поднималась, пока наконец не раздался удар молотка. Покупателем оказался торговец птицей из соседней лавки, так что голубкам суждено было дожить только до первого базарного дня.

Видя, как она тщетно пытается скрыть свое огорчение, Джуд поцеловал ее и сказал, что пора пойти посмотреть, готово ли их новое жилье. Он возьмет с собой только мальчика, а за ней придет попозже.

Оставшись одна, Сью терпеливо ждала, но Джуд все не возвращался. Наконец она решилась отправиться к нему сама, так как внизу уже никого не было. Проходя мимо лавки птичника,

она увидела у дверей большую корзину, где сидели ее голубки, и ее охватила такая жалость к птицам, что она быстро оглянулась в надвигающихся сумерках, не рассуждая, выдернула палочку, которая придерживала крышку корзины, и поспешно пошла дальше. Крышка тотчас откинулась, и голуби вылетели с таким шумом, что раздосадованный хозяин лавки, сыпля ругательствами и проклятиями, выскочил на порог.

Сью, вся дрожа дошла до их нового жилья, где Джуд и мальчик готовили все к ее приходу.

— Что, на аукционе платят за покупку, прежде чем забрать ее? — спросила она, тяжело дыша.

— Наверное, так. А что такое?

— Значит, я очень скверно поступила!

И Сью, искренне раскаиваясь, рассказала, что произошло.

— Придется заплатить торговцу, если он их не поймал, — сказал Джуд. — Это пустяки. Не расстраивайся, дорогая!

— Ах, какая это была глупость! И зачем только закон природы — взаимное уничтожение?

— Это правда, мама? — настороженно спросил мальчик.

— Да! — с жаром ответила Сью.

— Быть может, бедным голубкам удастся улететь, — сказал Джуд. — Как только будет подведен итог аукциона и мы расплатимся по счетам, мы уедем отсюда.

— А куда? — с беспокойством спросил Старичок.

— В неизвестном направлении, чтобы никто не мог выследить нас… Можно уехать, куда угодно, только не в Элфредстон, не в Мелчестер, не в Кристминстер и не в Шестон.

— А почему нельзя ехать в эти города, папа?

— Потому что над нами собралась гроза, хотя "мы никому не сделали зла, никого не развратили, никого не обманули!" Хоть, наверное, мы и "делали то, что казалось нам правильным".

VII

С той недели Джуд Фаули и Сью больше не появлялись на улицах Олдбрикхема.

Никто не знал, куда они уехали, да и никто этим не интересовался. Однако всякий, кто захотел бы проследить пути этой неприметной пары, без особого труда обнаружил бы, что они, пользуясь особенностью профессии Джуда, переезжали с места на место и вели полукочевой образ жизни, который на первых порах даже доставлял им некоторое удовольствие.

Как только до Джуда доходили слухи, что где-то предполагаются каменотесные работы, он тотчас же отправлялся туда, отдавая предпочтение местам, наиболее отдаленным от тех, где он или Сью жили раньше. Там Джуд оставался на более или менее долгий срок, в зависимости от продолжительности работы, а затем переезжал на новое место.

Так жили они два с половиной года. За это время Джуду случалось и обтачивать каменные крестовины окон в загородных особняках, и устанавливать парапет для городской ратуши, и облицовывать тесаным камнем гостиницу в Сэндборне и музей в Кэстербридже; бывал он и в Иксонбери, и в Стоук-Бэрхиллзе. Позже он попал в Кеннетбридж — небольшой процветающий городок милях в двенадцати южнее Мэригрин; никогда он еще не работал так близко от родной деревни, удерживаемый болезненным страхом при мысли, что его станут расспрашивать о его жизни те, кто был знаком с ним в пору его пылкой многообещающей юности, посвященной занятию науками и закончившейся кратковременным неудачным браком.