Джульетта без имени
Шрифт:
— Ох, идиоты... Ох мы все идиоты...
Следом за ним потупились Логинов и Сафронов из Отрадного, тяжело опустил голову на локти Юрков — нынешний председатель — со станции Владыкино, а второй владыкинец, Пятаев, резюмировал:
— Доигрались, твою мать, правдорубы...
Было от чего грустить. Поторопились, господа Совет, и КАК поторопились! Идея показательного суда, представлявшаяся в преддверии ожидаемой войны здравой и разумной, затрещала по швам еще в самом своем начале. Чертов «чистый» своей прилюдной эскападой сорвал и весь воспитательный эффект, и хорошую, в общем-то, пятаевскую идею — человека должны были, будто на казнь, вывести на поверхность,
Нет, сорвалось. Ушлые у «чистых» шпионы, ничего не скажешь!
Девчонку же, конечно, поначалу жаль было, но когда оказалось, что она этого «чистого» и наглого САМА привела, по собственному почину, терпение кончилось у всех и разом. А чего ж не целый отряд-то сразу — с огнеметами и взрывчаткой, а? У-у-у-у, паршивка! Выдать ее Алтухам было более чем уместно — пусть попляшет, зараза, как бы мы плясали, приди сюда «чистые» кучей...
И тут — такой пассаж!.. Дочка главаря бандитского гнезда — это вам не безымянная сиротка из хоть и дружественного, но демонстративно «самостийного» Эмирата, это уже совсем другой расклад! Будь она в руках Совета Содружества — можно было бы Кожана в бараний рог свернуть и всячески им манипулировать. Вон его как проняло — аж напился. Эх, такой инструмент влияния на соседей упустили!..
«Господа Совет» угрюмо глядели друг на друга, почесывая затылки. Надумали, молодцы. Теперь как бы разгребать не пришлось. Однако же что есть — то есть. Стали думать дальше — что делать, коли «чистые» и правда пожалуют. И как обернуть в свою пользу ситуацию, если Кожан публично признает дочь перед своими и Крыся останется жить в Алтухах на всех, какие они есть, правах «принцессы разбойников». Думали крепко и долго. И тут вдруг — новая весть! За первой почтовой крысой прибежала вторая. На послании значилось: «Кожан с дочкой разругался, решил казнить». Тут у всех и вовсе глаза на лоб полезли. Вот те нате! Приехали. Совет закручинился и, выпив по чашке самогону, разбрелся спать. А чего тут говорить-то?..
На следующий день все ходили мрачные и друг на друга глядели волками. Олухи старые... К вечеру снова тяпнули по сто от досады — и опять разошлись. А что? Отрадненским и владыкинским можно — они тут, в Бибиреве, в командировке, а кто в командировке не гуляет? Александров же с Гацевским — радушные хозяева, как не поддержать гостей?..
А утром на больную голову свалились очередные новости. Причем не просто свалились, а сами пришли на станцию. Словно с того света выбравшись.
Очухался Гацевский быстро — до войны он был главным бухгалтером на большом предприятии, а это чего-то да стоит. Первое, что было решено, — шуму не поднимать. Новость, конечно, все равно максимум через полдня по станции расползется, но за это время можно будет подготовиться. Про девушку проще, да и вернее всего сказать, что, мол, искупила вину кровью, раз сама вернулась, а вот что с «чистым» делать?.. Либо он какой-то очень хитрый шпион, либо и правда на девчонку как-то завязан. В любом случае, трогать их обоих сейчас надо очень аккуратно. Гацевский предложил для виду потребовать новоприблудных вниз, на станцию, — чтобы не пошло лишних слухов о недобдении администрации. Все равно оба «сюрприза» сейчас обморочные, если их даже и притащат, то можно будет тут же спрятать — подальше от глаз «широкой общественности». Александров согласился — все одно охранники, собаки, разболтают... А вот что дальше делать, надо решать, поговорив с обоими — и девушкой, и человеком.
На том и порешили. Выпив по кружке чаю, они пошли будить остальных.
Новость, конечно, была что бомба. Пятаев вскочил, тяпнувшись головой о низкий каркас
А потом завертелось.
Резюме, в целом, было прежнее — всенародно объявить о прощении вернувшихся, как искупивших вину и принесших ценные разведданные, и... думать дальше. Чудно все это как-то было. В голове укладывалось плохо.
Ближе к обеду Гацевский выслал в станционный зал нарочного и затребовал обоих вернувшихся вниз. Нарочный вернулся, получив вполне ожидаемый отказ от все еще торчащего там командира добытчиков. И Гацевский успокоился бы, кабы не реакция Питона. Конечно, в том, что он взялся опекать девчонку, не было ничего удивительного — ученице своей он во многом заменял отца, и когда ее решили выслать, старика Зуева было даже жаль. Зная его натуру, Гацевский был уверен, что сейчас добытчик будет трястись над чудом спасшейся воспитанницей, как крокодилица над гнездом с яйцами, — никого не подпустит!
Но что ему за дело до человека?
Гацевский перебрал в уме варианты, но ни один не показался ему достаточно вероятным. Подумав, он махнул рукой: да наплевать, в конце концов! Человек сейчас — на станции и никуда отсюда не денется. А Зуеву все равно отчитываться о походе в Бескудниково. Вот тогда и спросим. Прямо.
Расчет оправдался почти во всем — слухи о том, что «высланная вернулась», поползли по станции уже через полтора-два часа. Еще через час Александров объявил об этом во всеуслышание и озвучил «искупление кровью вины перед станцией и Содружеством, а также добычу с риском для жизни ценных сведений». Шушуканье по углам тут же усилилось, но напряжение спало.
Питон, как и положено, пришел с докладом после обеда. Поздоровался молчаливым кивком, по-стариковски аккуратно присел на стул, коротко и сухо стал докладывать. В Бескудникове все тихо, селитра на месте и пересчитана, дорога свободна. По возвращении на станцию группа его встретила выданных в Алтуфьево человека и Крысю, которые каким-то чудом, не иначе, сумели вырваться от бандитов и вернулись сюда добровольно, несмотря на решение трибунала. Более того, человек хочет снова говорить с Советом о важном и, возможно, взаимовыгодном (тут у Совета недобро заблестели глаза) деле. И он, Питон, хоть уже и слышал оглашение Совета по делу вернувшихся, еще раз просит с ними обращаться бережно, а человека — выслушать.
Но о том — позже. К Бескудникову от Бибирева идти нельзя, так как над станцией висит неизвестное нечто, более всего похожее на опустившийся к земле грозовой фронт или туман с колоссальной электрической емкостью. По его, Питонову, мнению, выход к Бескудникову следует отложить, а с других станций Содружества выслать разведку ко входным павильонам Бибирева. Кто его, этот туман, знает — убрался он или так себе и висит...
— Вышлем отряд, Капитон Иваныч, не сомневайся, — Юрков грузно встал со своего места, прошелся — два шага вперед, два назад. — Ты нам лучше скажи, что там за предложение у «чистого». Он ведь, ты уж нас извиняй за невольный каламбур, чистый шпион. И вернулся, чай, оттого, что до своих станций один не доберется. Или не так? — голова Юркова чуть склонилась набок, и он стал напоминать хитрую старую птицу.
— А это ты, Семен Василич, лучше у него лично спроси, — Питон тяжело поглядел на председателя. — Тем паче, что он и сам только к вам и рвется. Только уж выслушай парня до конца, имей терпение, не мордуй. По твоему ведь указанию его в прошлый раз чуть ли не под хохлому расписали. А сейчас вон, сам говоришь, «искупление кровью», да «ценные сведения»...
— Ты, Иваныч, не сердись, — Юрков снова распрямился. — Поговорим. Мы ведь не звери. А девочку никто больше пальцем не тронет. Хотя она, Иваныч, имей в виду, — Юрков прищурился, — Кожанова дочка, как оказалось.